Участие Великобритании в войне в союзе с Россией для большинства англичан до августа 1914 года было делом немыслимым. Ну кто из них, находясь в здравом уме, мог представить гордого британского льва, сражающегося «за общее дело» бок о бок с сиволапым русским медведем?! Воображение рисовало, скорее, обратную картину, и в сознании рядового англичанина возникали стойко отложившиеся в исторической памяти поколений легендарные картины штурма Севастополя во времена Крымской кампании. Да и после Крыма между «царем зверей» и «хозяином тайги» не раз возникали острые дипломатические конфликты, едва не приводившие к новым войнам. За десятилетия соперничества двух империй в Азии английские публицисты-международники извели немало чернил, основательно втолковав своим читателям, что «русская экспансия» представляет главную угрозу жемчужине британской короны – Индии. Правда, в 1907 году русский министр иностранных дел и британский посол в Петербурге подписали соглашение по трем спорным вопросам в Азии: о Тибете, Афганистане и Персии. Однако из этого документа вовсе не следовало (в отличие от франко-русского союза), что две державы связаны отныне каким бы то ни было союзным договором! Ревнивое отношение к восточной политике России сохранилось у англичан и после заключения петербургского соглашения. Помимо того, что англо-русский союз противоречил традициям британской политики «блестящей изоляции», была и другая, не менее веская причина, заставлявшая рядовых англичан испытывать недоумение в связи со столь неожиданным альянсом. Благонравный Джон Булль готов был поверить (и действительно верил), что его страна вступила в войну с Германией, сражаясь за «Демократию, Свободу и Цивилизацию» против «милитаризма, деспотизма и реакции». Но, рассуждая дальше, англичанин неизбежно задавался вопросом: «А как быть с Россией?» В самом деле, присутствие царской России в одной компании с благородными защитниками идеалов европейской демократии и свободы выглядело по меньшей мере странным. У многих британцев оно вызывало откровенное чувство внутреннего протеста.
  Дело в том, что Россия в массовом сознании английского общества уже давно представлялась оплотом тирании и азиатского варварства, или, если использовать известный штамп недавнего прошлого, «империей зла». Начиная с XIX века Британия давала убежище бежавшим от деспотизма царей и произвола их сатрапов многочисленным эмигрантам из России: полякам, евреям, представителям всех поколений русских революционеров. Из уст последних с берегов Темзы разносилось по свету обличительное «вольное русское слово». Да и сами английские литераторы не раз использовали благодатную «русскую тему», легко приводя своих свободолюбивых читателей в состояние благородного негодования по поводу кошмаров сибирской каторги и жутких сцен антисемитских погромов.
  В результате у многих англичан устойчивое враждебное отношение к царизму трансформировалось в неприязненное отношение к России в целом. Русские воспринимались как неевропейцы в том смысле, в каком понятие «Европа» обязательно включало в себя понятия «свобода» и «прогресс». И вот теперь эти «варвары» оказались в одной шеренге с защитниками европейской цивилизации. Словом, было от чего прийти в замешательство... Даже такой признанный мастер художественного парадокса, как Бернард Шоу. счел этот политический парадокс чересчур вызыващим. Известный драматург и социалист-фабианец дал волю своей едкой иронии в опубликованном в ноябре 1914 года памфлете «Здравый смысл о войне». В нем он утверждал, что для Англии помогать России в Японии в борьбе с Германией столь же самоубийственно, как Канаде помогать индейцам-апачам в войне против Соединенных Штатов Америки.
  Конечно, сам Шоу, в отличие от иных своих соотечественников, видел разницу между русским царем и русским народом. «Мое сердце вместе с их Россией – Россией Толстого, Тургенева, Достоевского, Горького и Чехова», – писал он. Но от этого абсурд происходящего не становился меньшим. Скорее, наоборот. «Когда мы сражаемся за царя, – продолжал Шоу. – Мы не сражаемся за Толстого и Горького, но за те силы, против которых Толстой гремел всю сваю жизнь». И далее: «До тех пор, пока Россия не станет федерацией отдельных демократических государств, а место царя не будет либо преобразовано в почетный пост наследственного президента, либо вообще упразднено, восточная граница Лиги Мира должна быть восточной границей шведской, немецкой и итальянской цивилизаций». Отсюда следовал вывод автора «Здравого смысла о войне»: «Победа, недостижимая без русской помощи, была бы поражением западноевропейского либерализма... Если мы не можем без помощи России победить Потсдам... тогда нам следует просто «отдать Германии лучшее» и рассчитывать на союз с Америкой ради нашего места под солнцем».
[124]
  Шоу не был одинок в своей критике официального курса. Против правительственной политики выступила группа радикалов (Э.Д. Морел, Ч. Тревельян, А. Понсонби и др.) и интеллектуалов Кембриджа, в числе которых был Бертран Рассел. (Любопытно, что всегдашний соперник Кембриджа – Оксфорд в годы войны специализировался, напротив, на защите правительственного курса.) Радикалы и пацифисты противопоставили официальному союзу с царизмом свою решительную моральную оппозицию. Они объединились в «Союз демократического контроля», проводили митинги, распространяли листовки и памфлеты, в которых осуждали альянс с Петербургом – Петроградом и всю политику Антанты. Морел издал книгу «Правда и война» и брошюру «Роль царизма в войне», а Рассел опубликовал памфлет «Политика Антанты», который он написал как ответ оксфордскому профессору Г. Марри, защищавшему правительственный курс в книге «Внешняя политика сэра Эдуарда Грея».
  Неблагоприятное отношение многих англичан к царской России и энергичные выступления противников англо-русской антанты заставили сторонников блока с Россией срочно взяться за перья. В британской печати уже в первые месяцы войны стала разворачиваться невиданная доселе в Туманном Альбионе прорусская пропаганда. К делу искоренения вредных стереотипов общественного сознания были привлечены лучшие силы британского россиеведения. Издательский комитет «Виктория-Лиги» предложил самому маститому эксперту сэру Дональду Мэкензи Уоллесу (свой главный труд «Россия» он опубликовал еще в 1877 году) сказать веское слово патриарха. Сэр Дональд откликнулся на эту «злобу дня» статьей «Наш русский союзник», которая тут же была издана в виде брошюры для массового читателя. Профессор Эдинбургского университета Чарльз Сароли, также задавшись целью рассеять русофобские предрассудки соотечественников, опубликовал книгу «Долг Европы России». По тематике и направленности с ней перекликалась популярная брошюра экс-профессора Оксфорда Дж. У. Макейла «Дар России миру». Другой профессор – Бернард Пэйрс, сменивший штатское платье на военный френч, выступил с книгой фронтовых зарисовок «День за днем с русской армией».
  Вслед за патриотической профессурой в русофильскую кампанию включились даже детские писатели. Так, Джон Финнемор адресовал подрастающему поколению британцев книгу приключений «Бойскаут с русскими». А Фредерик Брэртон, до этого писавший то об английских десантниках, штурмующих Малахов курган, то об отважных самураях, громящих трусливых казаков в Маньчжурии, теперь живописал мальчишкам новые подвиги в книге «С нашими русскими союзниками».   Но самым активным участником военной пропаганды стал, пожалуй, молодой и полный писательских амбиций Стефан Грэхем. Этот автор, известный своими очерками странствий по России, успел за первые два с половиной военных года написать и издать четыре книги на «русскую тему»!
В первой своей «военной книге», многозначительно озаглавленной «Россия и мир», Грэхем решил дать отпор всем «недругам России». Естественно, что главной мишенью его огненных стрел стал Бернард Шоу, наделавший столько шуму своим «Здравым смыслом...». По убеждению Грэхема, цензор ни в коем случае не должен был разрешать к публикации этот зловредный памфлет. «Если бы какой-либо журнал в России осмелился напечатать подобные порицания в адрес Англии и союзников, – писал негодующий «друг России», – то журнал был бы конфискован, а редактор привлечен к суду и оштрафован». (По поводу этой тирады заметим: в своем праведном гневе Грэхем, видно, не заметил, что такой пример вряд ли мог расположить к России чтивших свободу печати англичан!) Грэхем обвинил Шоу в невежестве и абсолютном незнании России. Он призвал всех благонамеренных сограждан читать русских писателей-классиков, а также его собственные рассказы о странниках и «настоящей» России и «не читать Шоу и других пессимистов». Основываясь на одном негативном материале, даже если он и правдив, нельзя постичь истину о России. «Есть нечто более сильное, чем нагайки и погромы, на чем держится это царство», – утверждал Грэхем. Этой силой, по его мнению, был русский дух, душа патриархального мужика, его вера.
  Конечно, далеко не все «друзья России» разделяли эту романтически-мистическую интерпретацию Грэхема. Такие эксперты, как Уоллес, были склонны, скорее, к прагматически-рационалистическим трактовкам реалий российской истории и политики. Но показательно, что при всех неизбежных различиях доводы «друзей России» оказались весьма схожими. Их можно было свести к трем основным аргументам, которые противопоставлялись «злопыхательству» недругов России.
  Первый аргумент. Россия – это вовсе не ужасная азиатская деспотия, а замечательная самобытная страна с древними традициями общественного самоуправления. В качестве примеров из истории почтенные профессора британских университетов приводили новгородское вече и московские земские соборы.
  Русские люди – это никакие не варвары, а наши братья-славяне. «Славяне, как и мы, – писал Макейл, – чистые арийцы: они являются двоюродными братьями романских и кельтских народов, имеют те же основания считаться европейцами».
  Русские цари – это вовсе не кровожадные тираны, а вполне цивилизованные, просвещенные монархи, которые радеют о благосостоянии своих подданных. Особенно много лестных слов было сказано в начале войны «друзьями России» в адрес Николая II. По словам Уоллеса, Николай «следует лучшим традициям своих предшественников». Он даже в чем-то превосходит их, так как проявляет в государственных делах «типично английскую любовь к компромиссу». В то же время он, без сомнения, честнейший политик (а ведь это такая редкость!) и надежнейший союзник. «Искренность и благородство царя станут залогом грядущей победы», – уверяли русофилы.
  Второй аргумент. Все темные стороны российской
[125]
действительности (они, увы, есть, хотя и не в таком количестве, как принято считать) – это следствие неблагоприятных внешних воздействий, которым подвергалась Россия в своей многотрудной истории. Особенно вредоносным оказалось, как уверяли «друзья России», германское влияние, выразившееся в привнесении в Московию прусской чиновничье-бюрократической системы. Именно эта система породила произвол и все прочие безобразия, которые принес с собой «тевтонский дух». Поэтому Россия кровно заинтересована в войне с Германией, так как в ней она, по словам Грэхема, «борется за сохранение национальной жизни и религии». Победа приведет к окончательному освобождению России от порабощения «тевтонским духом» и позволит благополучно разрешить все внутренние проблемы страны.
  Поэтому – и это третий аргумент – русский народ с энтузиазмом участвует в священной для него войне, а русская армия является той могучей силой, которая проложит союзникам путь к полной победе над общим врагом.
  Последний тезис приобретал в глазах практичных англичан наибольший вес. Непомерно преувеличенные упования на военную мощь России являлись, пожалуй, самой характерной чертой прорусской пропаганды первых месяцев войны. Источник силы России интерпретаторы романтического направления усматривали опять-таки в мистическом «русском духе». «Война для русского солдата, – вещал Грэхем, – это великий религиозный акт... Готовность умереть – это религиозная сторона войны». По его словам, «русские солдаты идут на войну, движимые тем же духом, что и русские паломники, отправляющиеся в Иерусалим». На полях Восточной Пруссии и Польши русский мужик находит, по мнению Грэхема, тот же Иерусалим, который он искал до войны в Палестине. Причем путь через Мазурские болота даже короче. (Последнее утверждение звучало с оттенком цинизма, но сам автор, увлеченный объяснением загадочной «русской души», этого, по-видимому, не замечал.)
  Даже военные неудачи восточного союзника поначалу не очень смущали трубадуров пропагандистской кампании. Сперва поражения русских просто замалчивались. Так, о сражении под Танненбергом в августе 1914 года британские газеты хранили молчание. Надо сказать, что и русская военная цензура старалась, как могла, чтобы не допустить «утечки информации». Русское военное командование, как правило, не допускало иностранных корреспондентов (даже союзников — англичан и французов) на передовую, а лишь от случая к случаю организовывало коллективные экскурсии по тыловым госпиталям и полям отгремевших баталий.
  Когда же военные поражения России стали настолько очевидными, что их уже было невозможно не замечать, британские русофилы нашли новые аргументы для оправдания своего незадачливого союзника. Оказывается, сильную сторону русской армии составляло ее непревзойденное умение вести оборонительную, а не агрессивно-наступательную войну, в отличие от германцев. Вот почему в отступлении русских нет ничего удивительного. Профессор Сароли приводил в качестве примера очередной урок истории, вспоминая на сей раз год 1812-й. Наполеон, устремившись на просторы России, погубил свою Великую армию; та же участь уготована и железным полчищам кайзера Вильгельма. И вообще: чем дальше на восток заманят русские противника, тем больше германских сил будет отвлечено с Западного фронта.
  Конечно, английские журналисты в Петрограде (а у всех солидных британских газет здесь были собственные «глаза и уши»), хотя их и не очень пускали на фронт, видели, что дела обстоят далеко не так, как принято считать. Еще большие опасения внушало внутреннее положение в стране. Для любого объективного наблюдателя в 1916 году уже было ясно, что Россия стоит на пороге политических и социальных потрясений. Даже такой горячий сторонник англо-русского военного союза, как петроградский корреспондент «Таймс» Роберт Вильтон (его сын в начале войны в патриотическом порыве записался добровольцем в русский полк), забил тревогу в письмах к своему шефу – редактору международного отдела газеты. В письме, отправленном в Англию в ноябре 1916 года, он прямо писал, что династия Романовых находится под угрозой, моральный дух народа внушает опасения и вот-вот могут произойти ужасные события. Но редактор, которому из лондонского кабинета было «виднее», о чем должны сообщать «русские новости», попросту отмахнулся от панического письма корреспондента в Петрограде. Вместо этого в очередном номере «Таймс» от 11 декабря 1916 года была помещена передовая статья под заголовком «Россия тверда и едина». Вероятно, редактор «Таймс» больше доверял неисправимому оптимисту Стефану Грэхему, который как раз в эти дни завершал подготовку к печати очередной своей бодрой «военной книги». Она называлась «Россия в 1916 году» и увидела свет в самом начале нового, 1917 года. (Авторское предисловие датировано 15 января.) Грэхем включил в книгу свой перевод полного текста Рождественского обращения русского царя к армии и обмолвился в постскриптуме к нему: «Удивительные вещи произойдут в 1917 году». Что ж, на сей раз нечаянному предсказанию суждено было исполниться, да еще как...


{1} Graham S. Russia and the World. London, 1915.
{2} Graham S. Russia in 1916. London, 1917.
{3} Morel E. D. Truth and the War. London, 1916.
{4} Murray G. The Foreigh Policy of Sir Edward Grey. Oxford, 1915.
{5} Pares B. Day by day with Russian Army. London, 1915.
{6} Russell B. Tne Policy of the Entente. Manchester & London, 1916.
{7} Sarolea C. Europe's Debt to Russia. London, 1916.
{8} Shaw B. Common Sense about the War//The New Statesman. 14.X1.1914.
{9} Mackail Y. W. Russia's Gift the World. London, 1915.
{10} Wallace D. M. Our Russian Ally. London, 1914.
[126]