После длительного ослабления внимания к проблематике первой мировой войны, отодвинутой на задний план еще более грандиозными событиями второй мировой войны, закономерно оживление интереса историков к мировому вооруженному противостоянию начала XX в. Историки спорят о причинах первой мировой войны, степени готовности к ней стран-участниц, ответственности за ее развязывание. Современная дискуссия является продолжением полемики, разгоревшейся едва ли не сразу после подписания Версальского договора.
  Один из первых отечественных исследователей причин первой мировой войны, советский историк М.Н. Покровский, в 1924 г. в докладе перед московской интеллигенцией отмечал, что британский министр иностранных дел Э. Грей, царь Николай II, российский министр иностранных дел С.Д. Сазонов и некоторые другие государственные деятели стран-участниц мировой войны были пацифистами: все они являлись мирными людьми, все не хотели войны, и тем не менее, война разразилась{1}.
  Стремившийся доказать, что "царская Россия есть главная виновница войны", Покровский в то же время признавал, что в основе международных противоречий, вызвавших империалистическую войну, лежал англо-германский конфликт, за которым (по значению) следовал германо-французский. И, "наконец, самым слабым из всех конфликтов был конфликт, по существу, не русско-германский, а русско-турецкий из-за проливов", однако за спиной Турции при этом стояла Германия{2}.
  Английский ученый Дж. Гуч в книге "Накануне войны", вышедшей в 1938 г., предпринял попытку доказать, что возникновение войны в 1914 г. произошло из-за некоторых случайных обстоятельств, а Грея и германского рейхсканцлера Т. фон Бетман-Гольвега изображал "великими джентльменами, искренне влюбленными в мир"{3}.
  Высказывались и другие мнения, объяснявшие происхождение войны активными целенаправленными действиями тех или иных государственных деятелей.
  Крупнейшим представителем направления в историографии, придающим преувеличенное значение персональному фактору среди причин первой мировой войны, был американский историк С. Фей, пацифист с германофильским уклоном. Его книга оказала большое влияние на воззрения американцев. Ссылаясь на древнегреческого историка Фукидида, который проводил различие между глубинными и непосредственными причинами войны. Фей писал, что это - различие

 "между постепенным накапливанием воспламеняющегося материала, который нагромождается в течение длинного ряда лет, и той последней искрой, которая вызывает пожар... Оно применимо также и к мировой войне. Игнорирование его приводило часто к путанице по вопросу об ответственности за войну, так как ответственность за отдаленные причины не всегда совпадает с ответственностью за ближайшие причины"{4}.

  Исходя из того, что войну вызвала "система тайных союзов", создававшихся людьми, находящимися у власти, Фей сосредоточил внимание на их роли в возникновении войны. Считая необоснованным социологический подход, он углубился в психологический анализ событий. При этом Фей недооценивал значение англо-германского и франко-германского антагонизма в возникновении мировой войны. "Американская версия" Фея означала ревизию ставших привычными на Западе интерпретацией причин войны 1914-1918 гг.
  Имевшие хождение в 20-е годы XX в. трактовки непосредственных причин войны были изложены в "цветных" книгах, являвшихся официальными публикациями дипломатических документов стран-участниц. Это были: германская "Белая", британская "Синяя", российская "Оранжевая", бельгийская "Серая", сербская "Синяя", французская "Желтая" и, наконец, австрийская "Красная" книги, изданные в начале мировой войны. Во всех этих сборниках документов ответственность за развязывание войны возлагалась на противную сторону. Скажем, в "Белой книге" говорилось о том, что Германия ведет оборонительную войну против напавшей на нее России{5}.
  Впоследствии державы-победительницы дружно объявили виновниками мирового пожара Германию и ее союзников. В статье 231 Версальского мирного договора говорилось:

 "Союзные и объединившиеся правительства заявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесенных союзными и объединившимися правительствами и их гражданами вследствие войны, которая была им навязана нападением Германии и ее союзников"{6}.

  Обсуждение вопроса об ответственности за войну приобрело после ее окончания особую политическую остроту и научную актуальность в потерпевшей поражение Германии. Уже в ноябре 1918 г. марксистский теоретик, деятель умеренного крыла Независимой социал-демократической партии Германии К. Каутский, занявший пост помощника статс-секретаря ведомства иностранных дел, приступил к подготовке обширной публикации документов о возникновении мировой войны.
  Аргументации лидера большевиков и главы советского правительства В.И. Ленина, опиравшегося на анализ составлявших сущность новейшего капитализма структур, в соответствии с которым капитализм на его монополистической стадии развития с неумолимой неизбежностью привел к мировой войне и поэтому должен быть устранен революционным путем, Каутский противопоставил иную точку зрения. Он утверждал, что необходимо выявить конкретные социально-политические учреждения и определенных лиц, виновных в развязывании войны, и соответствующим образом "дезактивировать" их, чтобы они больше не могли в будущем причинить стране и обществу вреда.
  Мировая война, приходил к выводу Каутский, была вызвана тем обстоятельством, что система управления в Германии привлекла к государственному руководству элементы, настолько к этому неспособные, легкомысленные или карьеристские, что они безрассудно втянули страну в авантюру, из которой оказался только один выход - объявление войны России и Франции. Каутский признавал существование серьезных международных осложнений, предшествовавших мировой войне. Однако, хотя империалистические противоречия и стремление к территориальной экспансии европейских держав создавали важные предпосылки для войны, это, по его мнению, само по себе не объясняло ее возникновения{7}.
  Но даже выводы Каутского восприняты были как излишне категоричные и неприемлемые. Изменившееся после мировой войны международное положение Германии породило в стране новую внешнеполитическую идеологию, в соответствии с которой воинственные выступления довоенной немецкой публицистики и прессы были "сосланы в библиотеки", а в развернувшейся дискуссии об ответственности за войну ее участники стали ограничиваться ссылками на то, что государственное руководство Германии перед 1914 г. войны не хотело.
  В 20-е годы среди немецких историков еще преобладали настроения интерпретировать неудачу предпринятых Германией усилий стать мировой державой как "субъективное упущение объективно достижимой цели"{8}. Однако уже к концу 20-х - началу 30-х годов в связи с активизацией нацизма и реваншизма усилились призывы не критиковать германскую предвоенную политику слишком строго. Г. Риттер, крупный специалист в области истории германской внешней и военной политики, убеждал своих коллег отказаться от тезиса, что история вильгельмовской Германии является "цепью нагромождавшихся ошибок". В центре внимания немецких историков оказались агрессивные цели стран Антанты. Крах созданной Бисмарком империи и провал германской "мировой политики" ("Weltpolitik") изображались теперь не столько как следствие катастрофических провалов внешней политики Берлина, сколько как неизбежное следствие "заговора" других держав против находившейся на подъеме молодой немецкой нации в ее и без того угрожаемом срединном расположении в Европе{9}.
  В изданном в 1933 г. исследовании Г. Онкена "Германская империя и предыстория мировой войны"{10}, одном из наиболее значительных явлений в исторической науке Германии веймарского времени, его автор оспаривал обоснованность обвинения Германии в развязывании первой мировой войны. По его мнению, несмотря на известные "промахи, сверхнапряжение и поверхностные подходы", страна преследовала перед 1914 г. только мирные цели {11}. По мнению Онкена, именно державы Антанты вызвали мировую войну, чтобы подавить немецкую нацию. Согласно концепции Онкена, французская политика реванша, стремление Парижа к установлению границы по Рейну были одной из решающих причин возникновения войны. Подстрекательством к войне занималась и Британия, после того как ее внешнюю политику возглавил Грей, что привело к коренному повороту в англо-германских отношениях. С тех пор целью Лондона являлась ликвидация германской промышленной и торговой конкуренции вместе с колониями. Только царская Россия не имела, по мнению Онкена, исторически обоснованных военных целей в отношении Германии. Ее враждебность относилась скорее к монархии Габсбургов. Именно поэтому во время июльского кризиса 1914 г. Россия, объявив всеобщую мобилизацию, своей активностью в конечном счете и спровоцировала войну{12}.
  Вопрос о том, кто и когда развязал мировую войну, был в 30-е годы поставлен в Советском Союзе академиком Е.В. Тарле. Маститый ученый подвергся резкой критике профессором Ленинградского университета Н.П. Полетикой за то, что он якобы игнорирует империалистический характер войны со стороны всех ее участников. Упрек этот был несправедливым. Уже в своей книге "Европа в эпоху империализма" (1927) Тарле отмечал, что "внешняя политика капитализма в обоих лагерях борющихся великих держав приняла окончательно наступательное обличье", после чего на очередь дня встала роковая "проба сил".

  "С точки зрения научного исследования, - писал ученый, - самый спор о «моральной вине» нелеп, ненужен, научно неинтересен... Обе комбинации враждебных держав были способны провоцировать вооруженное столкновение; обе стремились к завоеваниям; обе способны были в тот момент, который показался бы выгодным, зажечь пожар, придравшись к любому предлогу, который показался бы наиболее подходящим. В этом смысле, конечно, вожди Антанты нисколько не превосходили в «моральном» отношении вождей Австрии и Германии"{13}.

  Но ситуация сложилась так, что Великобритании и Франции было "невыгодно, неудобно, рискованно" начинать войну летом 1914 г. Даже России, где много говорили и писали в воинственном духе в последние перед войной месяцы, "тоже невыгодно было немедленно выступить уже летом 1914 года". Между тем политической элите Германии и Австро-Венгрии "показалось совсем верным и выгодным делом раздавить Сербию; если же Россия и Франция вмешаются в дело, то и для войны с ними лучшего времени может не найтись; не следует к этому открыто стремиться, но нечего этого и бояться: Англия, самый могучий из противников, не захочет и не сможет в данный момент воевать". Тарле констатировал, что таков был подтвержденный документами ход рассуждений и логика поведения правящих кругов Германии и Австро-Венгрии, приведшая к развязыванию мировой войны{14}.
  Шестью десятилетиями позже, продолжая вслед за Тарле концептуально разрабатывать проблемы, связанные с возникновением первой мировой войны, другой советский историк, Ю.А. Писарев, писал, что сараевское убийство, сыгравшее важную роль в провоцировании войны, "само было лишь следствием, а не причиной международной напряженности", "ответной реакцией на аннексию Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией". Представляется, однако, что эта вполне обоснованная формулировка очевидно противоречит последующему тезису, в котором утверждается, что "эта дата - аннексия Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией в октябре 1908 г. - является слишком отдаленной" (чтобы служить исходным моментом продвижения Европы к всеобщей войне. - Б.Т.), хотя далее Писарев справедливо отмечает, что "Боснийский кризис вызвал международную напряженность на Балканах, но все же не он привел Европу к мировой катастрофе. Для возникновения всеевропейской войны нужны были более серьезные причины; в войне были заинтересованы более могущественные силы, чем Австро-Венгрия", которая, являясь одной из великих держав, все же "не играла ведущей роли в мировой политике"{15}.
  Неоспоримо мнение Писарева, что в Европе имелись более могущественные силы, вершившие ее судьбу, главными среди которых являлись Германия и Великобритания. "Именно позиция этих государств, борьба за мировое господство оказали влияние на возникновение всемирной катастрофы". Однако едва ли можно столь категорически утверждать, как это делал Писарев, что другие державы - Россия, Франция, Италия, Австро-Венгрия, малые страны, а на Дальнем Востоке Япония и Китай хотя и "сыграли в войне значительную роль", но их вступление в войну было всего лишь "производным от решения основного, германо-английского конфликта"{16}. Нельзя упускать из виду, что Германия до последнего мгновения рассчитывала на нейтралитет Великобритании, а армии России и Франции оказались основными противниками вооруженных сил Центральных держав на Европейском континенте - главном театре военных действий мировой войны.
  Значительный вклад в разработку проблем возникновения войны в отечественной историографии внес другой видный историк, чье научное творчество в основном было связано с изучением германской истории конца XIX-XX вв., А.С. Ерусалимский. В статье "Легенды и правда о первой мировой войне" он, следуя ленинской теории империализма, объяснял возникновение мировой войны стремлением монополистического капитала к извлечению сверхприбылей, что "является главным, определяющим фактором его реакционной и агрессивной политики"{17}. Ерусалимский писал:

 "Мировая война возникла вовсе не случайно, не внезапно и не в результате того, что дипломатия не сумела справиться со своей задачей - предотвратить ее... Война готовилась давно, в течение нескольких десятилетий, хотя никто заранее не знал точно, когда именно она начнется, когда и как кончится. Даже генеральные штабы, разрабатывая свои стратегические планы, не смогли предугадать ни ее сроков, ни подлинных масштабов, какие она примет, ни числа жертв, каких она потребует, ни, тем более, ее результатов - экономических, социальных и политических"{18}.

  Ерусалимский опроверг утверждения некоторых западноевропейских и американских историков, что Германская империя, расположенная в "сердце Европы", между Россией и Францией, "будто бы уравновешивала противоречивые интересы различных держав", стабилизируя "всю мировую ситуацию в целом". В действительности "система вооруженного мира", - писал он,- была "системой постоянной, лихорадочной гонки вооружений и подготовки войны". Первоначальной основой этой системы являлся захват Германией французских областей Эльзаса и Лотарингии{19}.
  "На протяжении ряда лет, предшествовавших войне, - отмечал Ерусалимский, - гонка морских вооружений придавала англо-германскому экономическому, политическому и колониальному соперничеству особую остроту". Раскол Европы на две военно-политические группировки не только не установил "равновесия" между ними, а, наоборот, усилив напряженность в международных отношениях, был чреват возникновением все новых и новых дипломатических конфликтов, каждый из которых заключал в себе угрозу военного столкновения. Развязывая войну, правящие круги Германии утверждали, что они исходят из высших соображений: "разорвать гибельное кольцо "окружения Германии", предотвратить угрозу нападения со стороны России и ее союзницы - Франции, а главное выполнить свой долг "нибелунговой верности" по отношению к союзнице - Австро-Венгрии, которой "славянская опасность" угрожала в первую очередь"{20}.
  Характерно, что выводы советского историка во многом совпадали с оценками представителей русского зарубежья - летописцев войны. Признавая, что проблема ответственности за развязывание мировой войны продолжает трактоваться по-разному, генерал А.И. Деникин, например, в книге "Путь русского офицера" категорически утверждал, что бесспорная вина за первую мировую войну лежит на центральноевропейских державах. "Не буду останавливаться на доказательствах таких общеизвестных явлений, - писал Деникин в очерке "Роль России в возникновении первой мировой войны" (1937), - как бурный подъем германского "промышленного империализма", находившегося в прямой связи с особым духовным складом немцев, признававших за собою "историческую миссию обновления дряхлой Европы" способами, основанными на "превосходстве высшей расы" над всеми остальными". При этом немцы открыто высказывали свой "взгляд на славянские народы как на "этнический материал" или, еще проще, как на... навоз для произрастания германской культуры". Таким же, впрочем, было презрение и к "вымирающей Франции", которая должна дать дорогу "полнокровному немцу". Все это, по мнению Деникина, венчал старый лейтмотив пангерманизма: "Мы организуем великое насильственное выселение низших народов"{21}.
  Деникин четко изложил позицию России и в связи с надвигавшимся в начале XX в. военным противостоянием:

  "Поперек австро-германских путей стояла Россия, с ее вековой традицией покровительства балканским славянам, с ясным сознанием опасности, грозящей ей самой от воинствующего пангерманизма, от приближения враждебных сил к морям Эгейскому и Мраморному, к .полуоткрытым воротам Босфора. Поперек этих путей стояла идея национального возрождения южных славян и весьма серьезные политические и экономические интересы Англии и Франции" {22}.

  Крупный немецко-американский исследователь Дж. Хальгартен был не согласен с "обвинительным уклоном" в межвоенной историографии в целом. Он полагал, что искусственное выделение той или иной проблемы, связанной с вопросом об ответственности за войну, является "совершенно произвольным", так как суть проблемы "заключается во всей совокупности социологического комплекса".
  Опубликованные после войны в разных странах документы, по его убеждению,.. только подтвердили давно известный историкам факт, что все они "неизменно подчеркивают полнейшее миролюбие политики своей страны, если только не ущемлены ее "жизненные интересы". Исследование вопроса об ответственности за развязывание войны, утверждал Хальгартен, обычно приводит к констатации того факта, что "существовала угроза "жизненным интересам", между тем как подлинная историческая проблема лишь возникает в связи с вопросом, каковы были причины и природа этих "жизненных интересов". В зависимости от характера этих интересов и международного положения самая внешне миролюбивая линия поведения, зафиксированная в документах, может означать подготовку к войне". В опубликованных документах, продолжал Хальгартен, углубляясь в методологию проблемы, как правило, ничего не говорится о сущности этих жизненных интересов, "ибо они не возникают благодаря документам, - а документы из них исходят как из чего-то уже существующего", и маскируют те, нередко весьма бурные, внутренние столкновения, более поздним отражением которых такие документы являются{23}.
  С первого послевоенного десятилетия существенная роль в изучении процесса вызревания военного конфликта, вылившегося в мировую войну, принадлежит французской историографии. В ее недрах особое распространение получил многофакторный анализ, предложенный видным французским ученым антантофильского направления П. Ренувеном, одним из издателей "Французских дипломатических документов"{24}. В вышедшей в свет в 1929 г. "Дипломатической истории Европы (1871-1914)" под редакцией А. Озера, в которой Ренувен был автором глав по истории дипломатии кануна мировой войны, он в освещении июльского кризиса 1914 г. уделяет значительное внимание действиям Центральных держав, стремившихся, по его мнению, развязать войну. Укрепление англо-французской Антанты, полагал Ренувен, было следствием возрастающей агрессивности Германии{25}.   В 1952-1958 гг. под руководством Ренувена вышла многотомная "История международных отношений"{26}, четыре последние тома которой были написаны им. Придавая базисное ("глубинное") значение экономическим факторам в развитии международных отношений с конца XIX в., но не отводя им в этом определяющей роли, Ренувен и его сторонники не признавали соперничество и конфликт интересов монополий главной причиной крушения мира. Считая решающими в возникновении мировой войны национальные и политические мотивы, Ренувен исходил из того, что социально-экономические моменты занимали лишь подчиненное положение в обострении международной напряженности. В итоге он приходит к выводу, что главной причиной мировой войны являлись "коллективные страсти", причем общественное мнение Германии опередило другие страны в самбм "принятии возможности войны"{27}.   Разделяя основные постулаты французской школы, английский историк А.Дж.П. Тэйлор в книге "Борьба за господство в Европе, 1848-1918", вышедшей в 1957 г.{28}, в основном ограничился рассмотрением дипломатической истории континента. Лишь во введении он дал беглый обзор экономического развития и вооружений великих держав с тем, чтобы в дальнейшем почти не касаться социально-экономических, а также военно-стратегических факторов. Исследуя возникновение конфликтных ситуаций в начале XX в., Тэйлор объяснял их инициативой, исходящей, как правило, от германской стороны.
  Вполне обоснованно он пишет и о готовности правящих кругов Австро-Венгрии развязать войну, воспользовавшись сараевским убийством. Столь же верно и его утверждение, что германские верхи подталкивали монархию Габсбургов к агрессии, отнюдь не опасаясь общеевропейской войны. С другой стороны, в работах Тэйлора нередко встречаются парадоксальные положения, например, о том, что у Германии "отсутствовала политика", или - его призыв не заглядывать "чересчур глубоко", так как все дело было в конкретной ситуации 1914 г. и в людях, которые тогда принимали судьбоносные решения. Для Тэйлора очевидно, что в то время Британия могла сохранить нейтралитет, лишь согласившись на возможный разгром Франции и России, Франция могла остаться в стороне только в том случае, если бы отказалась от статуса великой державы, а Россия - если бы смирилась с установлением германского контроля над Черноморскими проливами и параличом своей экономики. Придерживаясь антантофильской концепции, Тэйлор считал, что ни одна из этих держав не принимала решения о войне. Оно было принято министром иностранных дел Австро-Венгрии Л. Берхтольдом, Т. Бетман-Гольвегом и умершим в 1913 г. германским генерал-фельдмаршалом А. фон Шлиффеном{29}.
  Говоря о развитии германской историографии после второй мировой войны, следует отметить, что с начала 60-х годов в сознании общественности ФРГ происходил глубокий поворот, который привел к принципиально важным переменам и в исследовании мировых войн. То, что такой поворот проявился в историографической дискуссии по проблемам первой мировой войны, являлось заслугой гамбургского профессора Ф. Фишера. Полемика, развернувшаяся вокруг выдвинутой им концепции, стала самым крупным международным научным диспутом о трактовке происхождения и сущности первой мировой войны{30}. Аргументированным исследованием целей войны кайзеровской Германии Фишер сделал решающий шаг к снятию "табу" с изучения истории первой мировой войны в Германии, что побудило его западногерманских учеников и сторонников констатировать преемственность империалистической политики Германии от вильгельмовских времен, через первую мировую войну ко второй.
  Чтобы дать адекватную оценку политике риска и великодержавным притязаниям тогдашних военных и гражданских руководящих кругов, Фишер, опираясь на проведенный Э. Кером и Дж. Хальгартеном анализ империализма, перешел от традиционного рассмотрения дипломатической истории к углубленному анализу внутриполитических основ германского экспансионизма, его движущих экономических сил и политических функций.
  В книгах "Рывок к мировому господству" (1961), "Война иллюзий" (1969) и других работах{31} Фишер убедительно показал, что целью германской "мировой политики" было превращение Германии в мировую державу. При этом он пришел к выводу о том, что, добиваясь положения мировой державы, Германия планомерно подготавливала войну и сознательно ее развязала в июле 1914 г. Дипломатические решения имперского руководства при возникновении войны и политика военных целей предстают в его исследованиях как прямое следствие долгосрочного планирования войны Германией. Для обоснования своей точки зрения Фишер ссылается, в частности, на так называемый "военный совет", проведенный кайзером Вильгельмом 8 декабря 1912 г., на котором были намечены конкретные мероприятия в военной, экономической, политической и психологической областях для подготовки захватнической войны с целью достижения "мирового господства".
  Между тем, оппоненты Фишера по-прежнему продолжали придерживаться тезиса о миролюбивом характере предвоенной политики Германии, утверждая, что сама первая мировая война якобы была для нее войной оборонительной. Сохранявшиеся различия во мнениях сводились в основном к конкретному "распределению" вины между странами, участвовавшими в войне. Однако немецкий ученый Л. Дехио, например, настаивая на "оборонительной сущности" германских целевых установок, считал, что германская военно-морская стратегия несомненно внесла наступательный элемент во внешнюю политику вильгельмовской Германии и в конце концов вызвала Великобританию на контрнаступление{32}.
  Вопрос о состоянии и развитии международных отношений в конце XIX - начале XX вв. был тесно связан с проблемой империализма. Зарубежная экспансия капиталистических стран к этому времени уже привела к территориальному разделу мира, поставив в повестку дня его передел. Усиление неравномерности в развитии этих стран вызвало появление различных теорий борьбы за мировое господство, составлявшей содержание империалистической политики многих (если не большинства) ведущих держав, продолжением которой должна была стать империалистическая война.
  Современное значение понятие "империализм" приобрело в связи с "престижной" внешней политикой лидера консерваторов Б. Дизраэли, который с 1874 г. был премьер-министром Великобритании. В речи, произнесенной 24 июня 1872 г. в Хрустальном дворце в Лондоне, Дизраэли объявил себя сторонником последовательной консолидации Британской империи. Эту речь на Западе принято считать сигналом вступления в период "нового империализма" 1870-1918 гг.{33}
  В 80-90-х годах XIX в. широкую известность приобрели идеологи империализма Ч. Дилк и Дж. Сили, выступавшие за использование всех возможных средств для увеличения экономического, политического и военного могущества Британской империи, что привлекло внимание не только в Англии, но и на Европейском континенте. В 1895 г. британский премьер-министр лидер либералов А. Розбери сформулировал следующие принципы "разумного" либерального империализма:
 "во-первых, сохранение империи;
 во-вторых, открытие новых площадей для нашего избыточного населения;
 в-третьих, пресечение работорговли;
 в-четвертых, развитие миссионерской инициативы и,
 в-пятых, развитие нашей торговли, которая столь часто нуждается в этом"{34}.
  Лорд Дж. Керзон, вице-король Индии, с начала XX в. без колебаний стал называть себя "убежденным и непобедимым империалистом". Термин империализм утратил впредь свое полемическое содержание и окончательно вошел в каждодневный политический лексикон.
  Понятие "империализм" стало привлекать все большее внимание исследователей и политиков в связи с начавшейся борьбой со стороны финансовых олигархов ведущих держав за передел мира после испано-американской войны 1898 г. и англо-бурской войны 1899-1902 гг. Принимавший в 1900 г. участие в англо-бурской войне в качестве-военного корреспондента английский экономист и публицист Дж. Гобсон издал в 1902 г. книгу "Империализм". Он использовал это понятие для характеристики экспансионистской внешней политики великих держав, создавших колониальные империи и развернувших борьбу за раздел еще не занятых территорий, рынков товаров и сырья. Гобсон основательно проанализировал экономические и политические аспекты империализма. В 1910 г. австрийский марксист Р. Гильфердинг опубликовал в Вене фундаментальное исследование "новейшей фазы в развитии капитализма" под названием "Финансовый капитал".
  Эти сочинения подытожили рассмотрение проблем империализма в многочисленных работах конца XIX - начала XX в. и послужили основой для разработки В.И. Лениным своей теории империализма преимущественно как фазы или ступени экономического развития и всемирной экспансии капитала{36}. Как писал Дж. Хальгартен о книге В.И. Ленина "Империализм, как высшая стадия капитализма", сочинение Гобсона вместе с исследованием Гильфердинга "стало базисом для всемирно известного небольшого сочинения Ленина о нашем предмете"{37}.

  "Империализм, - утверждал Ленин, - есть капитализм на той стадии развития, когда сложилось господство монополий и финансового капитала, приобрел выдающееся значение вывоз капитала, начался раздел мира международными трестами и закончился раздел всей территории земли крупнейшими капиталистическими странами"{38}.

  Актуальность поднятых в начале XX в. вопросов была подтверждена современными изысканиями{39}. По мнению крупного английского историка Э. Хобсбаума, незадолго до начала XX в., то есть, по оценке Хальгартена, в период "классического" империализма, возник ряд новых факторов, которые нуждаются в объяснении.
  "Это были:
  1. Изменение в структуре капитализма, то есть подъем монополий и финансового капитала;
  2. Изменения во внутренней хозяйственной и социальной политике государств, то есть отход от экономического либерализма;
  3. Новый колониализм и раздел мира;
  4. Международная напряженность и новая угроза войны;
  5. У Ленина также проникновение реформизма в международное рабочее движение".
  Приводя эти положения, выдвинутые Хобсбаумом, Хальгартен констатировал "примечательное соответствие" между своими и его взглядами{40}.
  В книге "Европейский империализм" (1979) немецкий ученый В. Моммзен писал о трех возможностях истолкования понятия империализма:
  1) универсально-историческая дефиниция, допускающая его сравнительное использование для самых различных исторических эпох и общественных формаций;
  2) определение империализма как конкретной исторической формации, стремящейся к разделу слаборазвитых районов земного шара индустриальными странами и
  3) толкование империализма как структурной формы зависимости относительно неразвитых регионов от индустриальных метрополий{41}.
  По мнению Моммзена, преобладающие сегодня определения империализма относятся в основном к последней фазе экспансии западной цивилизации на земном шаре.
  "Как известно, - констатировал Моммзен, - теорий империализма легион"{42}, и отмечал, что само это понятие чрезвычайно расширилось в процессе своего развития как в отношении его временного применения, так и содержания. Время с 1880 по 1914 г., по его мнению, сегодня обычно считается периодом "классического" или "развитого империализма". Моммзен пришел к важному выводу, что если в соответствии с марксистско-ленинской трактовкой империализм является продуктом капитализма на определенной ступени его развития, то в последние годы западные исследователи, придерживающиеся иных взглядов, отделяют понятие империализма от установления контроля над какими-либо территориями. Наряду с более или менее формальным империалистическим господством существует много видов "неформального империализма", среди них - отношения экономической зависимости, которые складываются посредством торговых связей, одностороннего благоприятствования для метрополии, или осуществлением столь крупных инвестиций капитала, которые ставят соответствующий регион фактически в полную экономическую зависимость от страны-кредитора. Моммзен считает такие формы империализма важнейшими{43}.
  Французский ученый Ж. Тоби в фундаментальном 3-томном исследовании "Экономические, финансовые и политические интересы Франции в азиатской части Оттоманской империи с 1895 по 1914 г." (1973) отмечал, что термин империализм несет у различных авторов весьма разнообразную смысловую нагрузку. Одни ограничивают его содержание понятием "колониального империализма", другие просто видят в нем синоним внешней экспансии. В нестабильности термина - его слабость. Поэтому, по мнению Тоби, необходимо точно установить, что мы понимаем под империализмом. "Нам кажется, - пишет он далее, - что для анализа места французских интересов в Оттоманской империи подходит ленинское понятие империализма", и отмечает, что Ленин с большой дистанции, используя статистические данные, которыми он располагал, определил империализм как особую стадию в развитии капитализма. Приведя пять ленинских признаков империализма{44}, Тоби ставит перед собой задачу интегрировать эту дефиницию в глобальный анализ: "Этот замысел, - заключает автор, - указывает нам главные силовые линии нашего исследования"{45}.
  В западной историографии был выдвинут и целый ряд других концепций и гипотез, так или иначе связанных с трактовкой империализма.
  Как отмечал немецкий ученый В. Гуче, кризисы 1900-1903, 1907-1908 гг. и начавшийся в 1913-1914 г. новый циклический кризис бесспорно обостряли борьбу монополий за рынки сбыта и источники сырья, усиливали агрессивность ведущих капиталистических держав и, в свою очередь, резко активизировали процесс концентрации капитала. Эти явления подтверждали причинную взаимосвязь между "своеобразностью структуры современного капитализма" (выражение Н.И. Бухарина){46} и империалистической политикой экспансии, продемонстрировав, что агрессивность возрастала с усложнением форм капитала и выходом картелей, трестов, монополий, финансовой олигархии на арену мировой политики{47}.
  Бесспорна непреходящая и даже неуклонно возрастающая актуальность изучения феномена империализма - ведущей тенденции развития индустриального общества на рубеже ХIХ-ХХ вв. Думается, что у российских историков, несмотря на различие политических взглядов, нет никаких оснований отказываться от термина "империализм". Во всяком случае, историки стран Запада, вкладывающие в него различное содержание, продолжают активно использовать этот термин{48}. Учет разнообразных взглядов на проблемы империализма, безусловно, необходим при рассмотрении генезиса и характера первой мировой войны.

ПРОТИВОРЕЧИЯ МИРОВОЙ ПОЛИТИКИ КОНЦА XIX-НАЧАЛА XX в.

  Под влиянием промышленной революции в Европе в соотношении сил великих держав на рубеже ХIХ-ХХ вв. происходили коренные изменения. В середине XIX в. Великобритания была единственной крупной промышленной державой мира. Заметную роль в промышленном производстве играла Франция. Однако уже к момент объединения Германия обогнала ее по добыче угля, хотя Франция все еще удерживала свои позиции в выплавке чугуна и стали. В годы правления Бисмарка Германия в развитии промышленности опередила Францию, а в последнем десятилетии XIX в. догнала Великобританию. В начале XX в. производство германской тяжелой промышленности превзошло производство тяжелой индустрии Британии{49}.
  В новой мировой системе государств, сложившейся к началу XX в., шести крупным центрам власти - Англии, Франции, Германии, России и двум неевропейским державам - США и Японии - геополитически соответствовали "вакуумы власти". Немецкий историк И. Гайсс, исходя из того, что происхождение мировой войны восходит к временам Венского конгресса 1815 г., в труде "Долгий путь к катастрофе" рассмотрел ее предысторию и констатировал, что во второй половине XIX в. в мире существовало несколько "вакуумов власти": Латинская Америка, Черная Африка, Китай, в известном смысле также Османская империя.
  Региональными "вакуумами власти", по его мнению, были Северная Африка, отчасти находившаяся еще под формальным сюзеренитетом турецкого султана, отдельно - Марокко, далее - Персия и остатки еще независимой Центральной Азии. Бывший "вакуум власти" Индия был заполнен Великобританией, и защита этого субконтинента в значительной степени определяла британскую мировую политику. К 1900 г. был в основном завершен раздел Черного континента, и теперь речь могла идти только о его переделе{50}.
  Осложнения на периферии усиливали уже существовавшую напряженность между великими державами в Европе, особенно в связи с ожидавшимся распадом Османской империи и Австро-Венгрии. Германия, являвшаяся самой молодой колониальной державой и занимавшая доминирующее положение на Европейском континенте, чувствовала себя обойденной в колониальной сфере. К четырем сильнейшим великим державам Европы примыкало несколько средних и более мелких государств, обладавших выходом к Атлантике - Испания, Португалия, Нидерланды и Бельгия, а также Италия, которая, как средиземноморская страна, для осуществления своей колониальной экспансии вынуждена была ограничиваться проходом через Суэцкий канал. Из великих европейских держав только Австро-Венгрия, имевшая выход к Адриатике, по существу была исключена из колониальной экспансии за морем и стремилась к относительно скромной территориальной "компенсации" на Балканах. Маневры всех соперничающих великих держав в борьбе за усиление своих позиций в еще свободных "вакуумах власти" вызывали напряженность и конфликты, которые в общем и образовали рамки для мировой войны, разразившейся в 1914 г.{51}.
  Возраставшие экономические и политические противоречия между великими державами и их военно-политические блоки видоизменяли сложившуюся в Европе систему государств, получившую название "системы вооруженного мира". Созданный Бисмарком в 1879 г. австро-германский союз, направленный против России, стал первым звеном в цепи международных договоров, приведших к разделению Европы на два враждебных лагеря. В 1882 г. он превратился в Тройственный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии. Ему противостоял русско-французский союз, сложившийся в 1891-1893 гг.{52}.
  Между тем самая крупная промышленная и колониальная держава Великобритания, обладавшая мощным военно-морским флотом, на рубеже веков продолжала некоторое время пребывать в состоянии "блестящей изоляции", предпочитая оставаться вне рамок военно-политических группировок. "Система вооруженного мира" прикрывала углублявшиеся противоречия между капиталистическими странами, порожденные их торгово-экономической конкуренцией, колониальным соперничеством и гонкой вооружений{53}.   В начавшейся борьбе за передел мира центральное место занимал англо-германский антагонизм, который с особой силой проявился в сфере тесно взаимосвязанных военно-морского и колониального соперничества{54}. Однако в оценке причин остроты и непримиримости антагонизма между Германией и Англией мнения специалистов всегда существенно расходились. Так, Покровский полагал, что англо-германское соперничество объяснялось, прежде всего, распределением мирового тоннажа и мировых перевозок торгового флота. Британская империя, писал он, не могла допустить угрозы своему господству на мировых транспортных артериях, когда на рубеже веков морские фрахты стоили дешевле сухопутных в 25 раз. Между тем темпы роста морских перевозок Германии быстро нарастали. Если британский торговый флот за сорокалетие с 1870 по 1910 г. увеличился по количеству пароходов в 3 раза, а по тоннажу в 10 раз, то германский флот за сорок лет, с 1871 по 1911 г., возрос по числу пароходов в 13 раз, а по тоннажу в 28 раз{55}. Однако Британия продолжала доминировать на морях и океанах{56}.
  Хальгартен выступал против точки зрения Покровского и некоторых других исследователей, считавших борьбу за тоннаж одной из важнейших, если не главной, причиной глухой англо-германской враждебности. Британское судоходство до самого возникновения мировой войны настолько доминировало в мировых перевозках, а риск огромных потерь в случае широкомасштабных военных действий был для пароходных компаний, по мнению Хальгартена, таким чудовищным, что конкуренцию в области судоходства едва ли можно рассматривать, как "непосредственную причину войны"{57}.
  Все это, разумеется, не исключало стремления британских правящих кругов в связи с общим осложнением международной ситуации незадолго до мировой войны устранить германское соперничество на море (основой которого служил германский военно-морской флот!){58}. Осенью 1912 г. британский министр иностранных дел "пацифист" Грей в беседе со своим российским коллегой Сазоновым заявил, что в случае войны Англии с Германией он приложит все силы к тому, чтобы сломить германское морское могущество. Король Георг V высказался еще определеннее: англичане будут топить каждое германское торговое судно, встретившееся на их пути{59}.
  Сущность англо-германского антагонизма Хальгартен рассматривает в иной плоскости, чем Покровский, который утверждал, что в подготовке войны "непосредственно промышленное соперничество Англии и Германии не играло ...главной роли", так как мировой рынок был достаточно емким [60]. Хальгартен, однако, сосредоточивает внимание на монополизации германской индустрии, отмечая, чте в центре этого явления оказалась сталелитейная промышленность{61}.
  Именно картелирование и концентрация производства отличали ход событий в Германии от развития соответствующего процесса в Англии. Они "сделали Германию более могущественной в промышленном отношении, а вместе с тем и более империалистически-агрессивной, чем было островное государство". Хальгартен считает одной из главных причин англо-германского столкновения постоянно возраставшую алчность в отношении "насильственно-политического контроля над рынками сбыта и сырьем"{62}.
  Вторым по значению после англо-германского соперничества был франко-германский антагонизм. Еще во время осуществленного Бисмарком объединения Германии, которое сопровождалось присоединением Эльзас-Лотарингии, Г. фон Мольтке-старший и высшие прусские военные круги настаивали на том, чтобы обе эти провинции, расположенные между Вогезами и Рейном, принадлежали Германии. Это должно было обезопасить империю от возможного нападения Франции. И хотя большинство полуторамиллионного населения Эльзас-Лотарингии говорило по-немецки, оно в значительной своей части было настроено против отделения от Франции и пыталось протестовать, но безрезультатно. Аннексия Эльзас-Лотарингии и вытекающие из этого последствия стали непреодолимой преградой на пути к коренному улучшению франко-германских отношений, превратившись в одну из основных причин возникновения мировой войны. Чтобы укрепить вновь созданную Германскую империю и не допустить французского реванша, Бисмарк стремился держать Францию в состоянии международной изоляции{63}.
  Отсутствие прироста населения во Франции оказывало негативное воздействие не только на состояние французской промышленности вследствие ограниченных возможностей внутреннего рынка и сокращения резервов рабочей силы, но и на комплектование армии. А тем временем в Германии население ежегодно увеличивалось на 800 тыс. человек{64}.
  Промышленный подъем, начавшийся после экономического кризиса начала века, привел к активному проникновению германских монополий и капитала в обе части Лотарингии (французскую и немецкую), что повлекло за собой переход французских рудных богатств фактически под контроль германских концернов. Их участие в эксплуатации французских рудников выражалось не только во вложении крупных капиталов, но и в приобретении в собственность обширных территорий как в Лотарингии, так и в Нормандии{65}.
  Французский рынок заполнялся изделиями германского машиностроения. Незадолго до мировой войны, в 1912 и 1913 гг., Германия поставила во Францию всевозможных машин в 35 раз больше, чем Франция в Германию. Таким образом, французская индустрия оказалась перед двойной задачей: сопротивляться германскому проникновению к источникам сырья и противодействовать подрыву французской обрабатывающей промышленности, включая военную{66}.
  К этому следует добавить, что постоянное возрастание германской военной мощи в предвоенные годы создавало прямую угрозу основным центрам французской индустрии, расположенным в стратегическом отношении крайне неблагоприятно. Так, в случае войны с Германией районы Лонгви и Бриё могли быть уже через несколько часов захвачены немцами. Французская промышленность зависела от поставок угля из Германии, которая намеренно тормозила развитие металлургии во Франции. Руда же находилась главным образом в Лотарингии. Поэтому экспансионистские интересы французских промышленников были нацелены на Лотарингию и Саарский угольный бассейн. Французские промышленные круги резонно полагали, что овладение Мецем означало бы установление французского контроля над самым крупным железорудным месторождением в Европе. А этого можно было добиться только с помощью оружия и никаким другим путем{67}. Во Франции рассчитывали использовать в своих интересах начавшееся в Эльзас-Лотарингии за семь лет до мировой войны профранцузское движение. Оно было направлено против пруссачества, создавшего здесь единый укрепленный район, в котором регулярно проводились военные учения{68}.
  За англо-германскими и франко-германскими противоречиями и соперничеством по остроте следовал конфликт русско-турецкий, превратившийся в серьезный фактор российско-германского антагонизма. Этот конфликт был связан с проблемой Черноморских проливов, но обладал также рядом экономических, политических и других аспектов{69}. Еще в 1882 г. российский дипломат А.И. Нелидов в официальной записке о проливах указывал на необходимость утверждения России на Босфоре и Дарданеллах, чтобы установить свою власть "на пути наших южных морских сообщений с открытыми морями и океаном". Это способствовало бы также защите кавказских "владений" России и дало бы ей "решительное влияние на судьбы как Балкан, так и малоазиатского полуострова". Нелидов полагал, что достигнуть этой цели можно тремя способами. Во-первых, открытой силой посредством войны с Турцией. Во-вторых, неожиданным нападением, воспользовавшись внутренними неурядицами в этой стране или ее войной с какой-либо державой. В-третьих, мирным путем, заключив с Османской империей союз, в котором она бы нуждалась для защиты своих интересов. Нелидов нарисовал картину сплочения славянских народов Балканского полуострова вокруг России, на что царь реагировал пометой: "Это был бы идеал, до которого еще далеко"{70}.
  Знаменательно, что в последующие десятилетия аргументация Нелидова в пользу захвата проливов сохранила свою значимость. С увеличением вывоза русского хлеба из портов, расположенных на черноморском побережье, у российского правительства, у русского торгового капитала возрастало стремление овладеть Черноморскими проливами{71}.
  В 1911 г. во время итало-турецкой войны, а затем и в ходе Балканских войн закрытие Черноморских проливов нанесло колоссальный урон российской хлебной торговле, что усилило стремление заинтересованных кругов к овладению проливами и Константинополем. Временное закрытие проливов отразилось на всей экономической жизни страны. Если осложнения в положении Турции оборачиваются многомиллионными убытками для России, заявил Сазонов в докладе царю в ноябре 1913 г., то что же будет, если вместо Турции проливами завладеет государство, способное воспротивиться требованиям России? Николай II согласился с опасениями своего министра, явно имевшего в виду Германию{72}.
  С политикой России в отношении проливов были тесным образом связаны we только русские, но и французские интересы. За последние предвоейные годы Антанта сумела одолеть Германию на рынке русских займов. К началу войны из контролируемой заграницей части русского банковского капитала во французских руках находилось около 53,2%, в английских 10,4% и во владении немецких банков - 36,4%. Для международных отношений важное значение имело то обстоятельство, что французские банки напрямую финансировали российскую и особенно южнорусскую промышленность.
  Осложнения с Германией использовались в России для интенсификации морских вооружений, опиравшихся на южнорусскую индустрию и создавших угрозу проливам, в которых успела обосноваться Германия. Ряд французских банков и многие рантье ожидали с нетерпением, когда с принятием военно-морской программы адмирала И.К. Григоровича морское министерство России сделает заказы донецкой промышленности, находившейся под контролем Франции, и связанным с нею верфям в Николаеве. Для определенных кругов, заинтересованных в экспорте южнорусского угля, проливы также приобретали "жизненно важное" значение. Еще больше в свободном проходе через проливы нуждались компании Нобеля и Ротшильда, экспортировавшие керосин. Да и сама южнороссийская торговля зерном была сосредоточена в фирме Дрейфуса, находившейся в Марселе. Техническая организация российской военной промышленности поддерживалась фирмой Крезо, весьма озабоченной успешным функционированием южнорусской промышленности, существенным стимулом для которой было строительство стратегических железных дорог. Борясь против германского участия в русских железнодорожных обществах, французский финансовый капитал обусловливал предоставление новых займов России в Париже сооружением таких дорог и значительным увеличением российской армии и флота{73}.
  Российская политика вооружений, связанная с переговорами между русским и французским генеральными штабами в 1912 г., имела целью не допустить того, чтобы Германия со своими офицерами и пушками Круппа на Босфоре преградила путь экспорту российского зерна и поставила под удар экономический потенциал России. Морской министр Григорович являлся доверенным лицом крупного французского банка "Сосьете женераль", осуществлявшего финансовый контроль над верфями в Николаеве. В них были заинтересованы также бельгийцы и англичане. Министр подбивал своих коллег в российском правительстве к агрессивной политике в отношении Черноморских проливов. Однако в Германии никто и не помышлял об уходе с уже приобретенных позиций на Босфоре. А если Германия не собиралась жертвовать ни Австро-Венгрией, ни проливами, война в конечном счете становилась неизбежной{74}.
  Поворотным моментом в развертывании германской экспансии в глобальных масштабах стало провозглашение правящими кругами страны "мировой политики", которая должна была проводиться всеми возможными способами - косвенными (мирными, или экономическими) и прямыми (аннексионистскими) и служила реализации мировых стратегических и геополитических планов германского империализма{75}. "Мировая политика" Германии являлась германским вариантом "всеобщего" империализма. Суть ее заключалась в том, чтобы поднять Германскую империю с уровня континентальной державы до положения мировой державы, равноправной с Британской империей. Однако даже такое, еще относительно "скромное" изменение в силовом статусе Германии по сравнению с планами установления мирового господства являлось настолько радикальным поворотом в европейской и в глобальной системе государств, что этот поворот в соответствии с историческим опытом мог завершиться только войной. Пангерманцы позже соглашались с тем, что большая война была следствием германской "мировой политики". Они признавали, что без германской "мировой политики" в 1914 г. не вспыхнула бы мировая война{76}.
  Вильгельм II возвестил немецкую "мировую политику" 18 января 1896 г. в связи с 25-летним юбилеем провозглашения прусского короля германским кайзером в Версале. "Германская империя превратилась в мировую империю", - заявил он. Этим выступлением кайзер дал целевую установку, которой в общих чертах стала следовать германская "мировая политика". В том же 1896 г. адмирал Г. Мюллер в докладной записке шефу германского флота принцу Генриху констатировал политические последствия такого курса: война с Британией сообразно с "общепринятым у нас мнением". Цель германской "мировой политики" заключается в подрыве британского мирового господства, что должно привести к освобождению колониальных территорий, необходимых "для нуждающихся в расширении среднеевропейских государств". Однако, делал оговорку Мюллер, война между Англией и Германией за мировое господство может быть задачей лишь грядущих поколений{77}.
  Став статс-секретарем германского ведомства иностранных дел, Б. фон Бюлов заявил 6 декабря 1897 г. в рейхстаге: "Времена, когда немец уступал одному соседу сушу, другому - море, оставляя себе одно лишь небо, где царит чистая теория, - эти времена миновали... мы требуем и для себя места под солнцем"{78}. Так вильгельмовская Германия ринулась в авантюру "мировой политики". "Мировая политика как задача, мировая держава как цель, строительство военно-морского флота как инструмент" - стало лозунгом, который Вильгельм II открыто провозгласил, а Бюлов, уже будучи канцлером (с 1900 г.), полностью воспринял, хотя и в несколько более завуалированной форме{79}.
  Само вступление Германии на путь "мировой политики" ознаменовалось захватом немцами в 1897 г. китайского порта Киао-Чао, что было в 1898 г. оформлено его арендой на 99 лет. Киао-Чао стал опорным пунктом германского проникновения в китайскую провинцию Шаньдун{80}. Первыми практическими шагами Германии в проведении "политики силы" являлись также попытки проникновения в долину Янцзы, вплотную подходившую к границам Британской Индии, приобретение в 1899 г. ряда островов в Тихом океане и участие вместе с другими державами в подавлении восстания ихэтуаней в Китае.
  Важнейшим направлением германской экспансии стало экономическое и политическое проникновение в Османскую империю. В 1898 г. Вильгельм II, совершая паломничество по "святым местам", посетил, кроме Иерусалима, Константинополь и Дамаск, где объявил себя другом турецкого султана и всех мусульман, почитающих его как своего халифа{81}. Но главным результатом поездки кайзера явилось согласие султана предоставить немцам концессию на строительство Багдадской железной дороги. В противодействии этому проекту объединились, каждая по своим мотивам, Великобритания, Франция и Россия.
  Германия приступила к "модернизации" Османской империи, чтобы установить над ней свое политическое господство. Преобладание германского капитала в строительстве Багдадской железной дороги служило стратегическим и геополитическим целям германского империализма. Османская империя представляла собой гигантское поле деятельности для немецких промышленных монополий, крупных банков и торговой экспансии, хотя и не за морем, а как "продолжение" Европейского континента. С ее территории Германия могла реально угрожать Индии, жемчужине Британской колониальной империи, и стратегическим позициям Лондона в Египте. На берегах Темзы были озабочены также тем, чтобы не допустить вытеснения британской торговли из Месопотамии. Позднее британское адмиралтейство стало придавать особое значение эксплуатации английской компанией крупных нефтяных месторождений в районе Мосула.
  В самом багдадском предприятии германский капитал выступал в преобладающем соперничестве со своими партнерами - французским и российским капиталом, а в финансово-кредитной и банковской сфере Османской империи становился все более серьезным конкурентом французских и английских финансовых кругов. Перспектива установления находящегося под германским контролем железнодорожного сообщения от Берлина до Константинополя и затем до Багдада создавала реальную угрозу германского господства над Черноморскими проливами, что неизбежно вело к обострению российско-германских отношений.
  Сооружаемая немцами Багдадская магистраль ставила под вопрос английский контроль над районом Персидского залива, который в Лондоне нередко называли "индийской Темзой". Не без основания англо-индийская пресса утверждала, что создание Германией опорного пункта на берегу Персидского залива могло бы привести к подрыву монопольных позиций Британии в Аравийском море, на Аравийском полуострове и в Персии{82}.
  Влиятельная "средневосточная" группировка английских господствующих классов четко осознавала степень нависшей угрозы. Провозгласив лозунг "Индия в опасности", она настаивала на проведении правительством Великобритании активной политики на Ближнем и Среднем Востоке, установлении безраздельного британского господства в Красном море, Персидском заливе и западной части Индийского океана{84}.
  На рубеже ХIХ-ХХ вв. Англия уже была вынуждена считаться с нарастающий соперничеством Германии в борьбе за рынки сбыта и источники сырья, за сферы приложения капитала в Китае и Океании, в Латинской Америке и Африке, на Балканах и Ближнем Востоке. Рассматривая положение страны в мире, правящие круги Германии принимали в расчет прежде всего Британскую империю и Россию, обладавших - каждая по-своему - соответствующими атрибутами подлинно мировых держав, а также своего "наследственного" врага Францию.
  Против мощной конкуренции стран - экономических гигантов Германская империя могла устоять, как считали в Берлине, только в том случае, если бы континентальная Европа (без Англии и России) объединилась как в экономическом, так и в политическом отношении, играя роль как бы еще одной мировой державы, при гегемонии в ней сильнейшего государства на континенте - Германии. Однако перенесение этих замыслов в сферу практических действий приходило в столкновение с антигегемонистским принципом существования европейской системы государств. Обращение Германии к традиционным методам наращивания мощи государства посредством форсированных вооружений влекло за собой использование столь же традиционных методов защиты европейской системы против самой угрозы появления на континенте новой страны-гегемона, что вызывало рост международной напряженности{84}.
  Между тем, продолжая увеличивать свои сухопутные вооруженные силы, Германия приступила к строительству грандиозного военно-морского флота, чего "владычица морей", Англия (и не одна она) не могла оставить без ответа. Гонка морских вооружений, в которой были заинтересованы магнаты тяжелой индустрии и связанные с ними финансовые круги в Англии и Германии, резко обострила экономическое, политическое и колониальное соперничество между обеими державами{85}.
  В конце XIX в. германский военный флот занимал пятое место в Европе и должен был ограничиваться лишь обороной морского побережья страны, в то время как британский флот являлся флотом "открытого моря". Обладая рядом стратегически важных опорных пунктов или контролируемых территорий, военно-морские силы Великобритании обеспечивали прикрытие морских коммуникаций, а их господство на морях гарантировало стабильное функционирование как юридически оформленной, так и "неформальной" Британской колониальной империи{86}. В 1889 г. в британском парламенте был принят закон о крупном финансировании строительства военно-морского флота. Фактически он оказался первым в ряду современных законов, направленных на развитие военно-морских сил. Увеличение таких ассигнований было обосновано тем соображением, что британский флот должен быть сильнее флотов двух самых крупных после Великобритании морских держав, вместе взятых{87}.
  Колониальные владения Германии имели в то время весьма скромные размеры, при этом обладание ими в конечном счете зависело от воли британского соперника, который господствовал на морях, находясь на подступах ко всем этим колониям. Но дело было не только в колониях. Английский флот в любой момент мог блокировать германское побережье, отрезав этим пути для немецкой заморской торговли, что парализовало бы германскую промышленность, нуждавшуюся в импортном сырье и рынках сбыта. Строительство мощного военно-морского флота, имевшее антибританскую направленность, стало ядром германской "мировой политики". Как отмечал академик В.М. Хвостов, "флот был самым крупным политическим проявлением германского империализма"{88}.   Когда возглавивший германское военно-морское ведомство адмирал А. Тирпиц в 1897-1898 гг. выступил инициатором принятия первого закона о флоте, Великобритания владела 38 линкорами 1-го класса и 34 крейсерами 1-го класса, а Германия соответственно только 7 и 2. В результате реализации закона о флоте германский флот должен был иметь 19 линейных кораблей. Воспользовавшись занятостью "владычицы морей" войной с бурами и англофобией шовинистических кругов Германии, Тирпиц добился в 1900 г. согласия рейхстага на двойное увеличение числа линейных кораблей по сравнению с законом 1898 г., т.е. до 38 линкоров. Но и это не являлось пределом его мечтаний. Еще в сентябре 1899 г. в докладе кайзеру Тирпиц говорил о флоте, который должен был бы состоять из 45 линкоров с тяжелыми крейсерами сопровождения{89}.
  Тесная взаимосвязь развития военно-морских сил Германии с колониальной политикой проявилась в активных поисках командованием флота опорных пунктов и угольных станций на стратегически важных коммуникациях: на Красном море, в Ма-лаккском проливе, на Аравийском полуострове и т.д. Гонкой морских вооружений глава германского военно-морского ведомства адмирал А. фон Тирпиц намеревался заставить Британию считаться с Германией, как с "равноправным" партнером в колониальных вопросах, полагая вместе с тем, что рычаг германской "мировой политики" находится в Северном море, а его действие распространяется по всему земному шару. Флот должен был быть достаточно сильным в количественном отношении и располагать техническими преимуществами, чтобы иметь шанс нанести британскому флоту такие потери, которые, во всяком случае, серьезно подорвали бы его мощь{90}.
  Реализация программы Тирпица вызвала ответную реакцию в Великобритании. Первый лорд адмиралтейства Дж. Фишер провел в 1904-1905 гг. реформы, призванные любой ценой сосредоточить в Северном море мощную военно-морскую группировку, в случае необходимости даже за счет утраты преобладающих позиций в других регионах. В составе четырех эскадр самые крупные корабли были сконцентрированы в прибрежных водах метрополии, что было осуществлено, в частности, путем ликвидации северотихоокеанской и южноатлантической эскадр{91}.
  Однако важнейшим мероприятием, осуществленным Фишером, было строительство сверхтяжелого быстроходного линейного корабля "Дредноут", оснащенного крупнокалиберной артиллерией. Сооружение дредноутов (это название стало нарицательным) выводило британский флот на качественно новый уровень. В свою очередь, германский рейхстаг в 1906 г. принял очередной закон о флоте, который предусматривал строительство 6 боевых кораблей класса "дредноут". Уже в 1908 г. у Германии было 9 дредноутов, а у Англии - 12, что свидетельствовало о существенном усилении германских военно-морских сил{92}.
  Между тем на рубеже веков развернулась упорная борьба великих держав за раздел Китая. На положение в Китае все возрастающее воздействие оказывали строительство Транссибирской магистрали и активизация России в районе северных границ Китая, укрепление британских позиций в бассейне реки Янцзы, французская экспансия, осуществлявшаяся из Юго-Восточной Азии в богатые полезными ископаемыми и занимающие важное стратегическое положение китайские провинции Сычуань и Юньнань, а также появление на Дальнем Востоке Германии.
  Однако размеры Китая, как и обострявшееся между великими державами соперничество, не позволяли им завладеть этой страной, что привело в конце XIX в. к появлению доктрины "открытых дверей", равных возможностей для проникновения империалистических держав в Китай. В 1899 г. США, захватив Филиппины, выступили с нотой, обосновывавшей принцип "открытых дверей", и добились его международного признания{93}. Однако великие державы продолжали сочетать принцип "открытых дверей" с политикой раздела страны на сферы влияния. Развитие ситуации в Китае и вокруг него оказывало существенное влияние на состояние международных отношений как в европейской системе государств, так и на мировой арене в целом.
  Относительное ослабление глобальных экономических и стратегических позиций Великобритании проявилось уже в ходе англо-бурской войны. Это побудило ее отказаться от продолжения политики "блестящей изоляции". В 1902 г. она заключила военно-политический союз с Японией, который гарантировал особые интересы Англии в Китае, а Японии - в Корее и Китае и право союзников на вмешательство в случае угрозы их "специальным интересам" из-за беспорядков в этих странах или извне. Этот договор послужил одним из звеньев дипломатической подготовки Японии к войне против России.
  Становившееся все более реальным военное столкновение с Германией в не столь отдаленном будущем побуждало Британию использовать в своих интересах противоречия между Германией и Россией, с одной стороны, между Германией и Францией, - с другой. Однако на войну за возвращение Эльзас-Лотарингии и овладение Рурской областью Франция могла решиться только в том случае, если бы такой союзник, как Великобритания, не допустил нападения германского военно-морского флота на французское побережье. Что же касается столкновения с германской армией, то в Париже рассчитывали на выступление русской армии в поддержку Франции. Так как укрепление позиций Германии на Босфоре и строительство Багдадской железной дороги являлись вторжением как в российскую сферу, так и в зону британских интересов, вызревали условия для объединения усилий Британии и России в противодействии германо-австрийскому блоку, несмотря на антагонизм между ними в Средней Азии и Персии.
  В свою очередь, германская дипломатия преследовала три цели: во-первых, ослабить франко-русский союз; во-вторых, еще больше обострить англо-русское соперничество и, в-третьих, втравить Россию в войну с Японией. Именно на Дальнем Востоке, по замыслу Вильгельма II, Россия должна была столкнуться с "владычицей морей" Великобританией, и, в конечном счете, прийти к вооруженному противостоянию с Японией.   Итак, можно констатировать, что "глубочайшей" причиной англо-германского антагонизма являлся "страх англичан перед германским колониальным и континентальным империализмом", строившим флот для своего прикрытия, обладая которым он приобретал возможность диктовать "океанской Венеции" свои условия. Стремление монополизировать максимум рынков сбыта и источников сырья переводило всю проблему "в сферу насилия, "политики мощи" и флотской политики"{94}.
  Непосредственная причинная связь англо-германского антагонизма с возникновением мировой войны заключается в том, что в предшествующий период к германскому экономическому подъему присоединилось "несокрушимое военное могущество Германии". Это побуждало англичан предполагать, что, разгромив Францию, немцы смогут обосноваться где-нибудь в Булони и с помощью своего мощного военно-морского флота будут угрожать английскому судоходству и связям страны с доминионами и другими заморскими территориями. Возмущение в Британии в отношении германского судоходства и сталелитейной промышленности дополнялось мыслью о связи германского экономического подъема с возрастанием мощи армии и флота Германии, которая могла в перспективе блокировать ее в торгово-политическом отношении. "Без этой связи германского промышленного подъема с увеличением мощи армейско-флотской машины, - писал Хальгартен, - вообще нельзя понять существа англо-германского антагонизма"{95}.


{1} Покровский М.Н. Происхождение и характер войны // Империалистская война. Сборник статей М.Н. Покровского. М., 1934, с.125-126.
{2} Покровский М.Н. Внешняя политика России XX в. // Там же, с.403, 407; см. также: Козенко Б.Д. Отечественная историография первой мировой войны. - Новая и новейшая история, 2001, №3, с.6-7.
{3} Gooch G.P. Before the War. London, 1938, v.II, p.284.
{4} Фей С. Происхождение мировой войны. М., 1934, т.1, с.19. {5} Фей С. Указ. соч., с.22-23; см.: Ерусалимский А.С. Германский империализм: история и современность (Исследования, публицистика). М., 1964, с.180-194.
{6} См.: Виноградов К.Б. Буржуазная историография первой мировой войны. Происхождение войны и международные отношения 1914-1917 гг. М., 1962, с.153.
{7} Jager W. Historische Forschung und politische Kultur in Deutschland. Die Debatte 1914-1980 iiber den Ausbruch des Ersten Weltkrieges. Gottingen, 1984, S.23, 35-37.
{8} Rassow P. Schlieffen und Holstein. - Historische Zeitschrift, 1952, Bd. 173, S.299.
{9} Jager W. Op. cit, S.81.
{10} Oncken H. Das Deutsche Reich und die Vorgeschichte des Weltkrieges. Bd.1-2. Leipzig, 1933.
{11} lbid.,Bd.2, S.827.
{12} Ibid., Bd.2, S.822, 829; Jager W. Op.cit., S.83.
{13} Тарле Е.В. Европа в эпоху империализма. 1871-1919 гг. М.-Л., 1927, с.257.
{14} Там же, с.257-258.
{15} Писарев Ю.А. Тайны первой мировой войны. Россия и Сербия в 1914-1915 гг. М., 1990, с.5.
{16} Там же.
{17} Ерусалимский А.С. Германский империализм, с.195.
{18} Там же, с.197.
{19} Там же, с.197-198.
{20} Там же, с.199-201.
{21} Деникин А.И. Путь русского офицера. М., 1990, с.221-222.
{22} Там же, с.223.
{23} Хальгартен Г. Империализм до 1914 года. Социологическое исследование германской внешней политики до первой мировой войны. М., 1961, с.585-586.
{24} История внешней политики России. Конец XIX - начало XX века (От русско-французского союза до Октябрьской революции). М., 1999, с. 10; Урибес Санчес Э. Современная французская историография происхождения первой мировой войны. - Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М., 1994, с.33-45.
{25} Histoire diplomatique de l'Europe (1871-1914). Paris, 1929, t.1-11; Renouvin P. Les origines immediates de la guerre. 28 juin - 4 aout 1914. Paris, 1925; idem. La crise europeenne et la grande guerre (1904-1918). Paris, 1934.
{26} Histoire des relations intemationales. Paris, 1952-1958, v.I-VIII.
{27} История внешней политики России, с.10; Виноградов К.Б. Указ. соч., с.315-317.
{28} Taylor A. The Struggle for Mastery in Europe. 1848-1918. Oxford, 1957. Русск, пер.: Тэйлор А. Борьба за господство в Европе. 1848-1918. М., 1958.
{29} Тэйлор А. Указ. соч., с.521,523, Виноградов К.Б. Указ. соч., с.324.
{30} Виноградов К.Б. Указ. соч., с.337-340; его же. Фриц Фишер и его труды // Новая и новейшая история, 1988. № 4, с. 175-179; Виноградов К.Б., Евдокимова Н.П. Фриц Фишер и его школа // Новая и новейшая история, 1979, №3; Geiss I. Die Fischer-Kontroverse. Ein kritischer Beitrag zum Verhaitnis zwischen Historio-graphie und Politik in der Bundesrepublik // idem. Studien uber Geschichte und Geschichtswissenschaft. Frankfurt a.M., 1972; Schollgen G. Griff nach der Weltmacht? 25 Jahre Fischer-Kontroverse // Historisches Jahrbuch, 1986. S.386-406.
{31} Fischer F. Griff nach der Weltmacht. Die Kriegszielpolitik des kaiserlichen Deutschland 1914/18. Dusseldorf, 1961; idem. Krieg der Illusionen. Die deutsche Politik von 1911 bis 1914. Dusseldorf, 1969, 1978; idem. Bundnis der Eliten. Zur Kontipuimt der MachLstrukturen in Deutschland 1871-1945. Diisseldorf, 1979.
{32} Jager W. Op.cit., S.146.
{33} Mommsen W. Der europaische Imperialismus. Aufsatze und Abhandlungen. Gottingen, 1979, S.207.
{34} Dilke Ch. The Greater Britain. London, 1868, v.1-2; idem. Problems of Greater Britain. London, 1890, v.1-2; Seely J.R. Expansion of England. London, 1883; idem. The Growth of British Policy. Cambridge, 1903. Cм. Также: Богомолов C.A. Имперская идея в Великобритании в 70-80-е годы XIX века. Ульяновск, 2000.
{35} Coates Т. Lord Rosebery. His Life and Speeches. London, 1900, v.2, p.778.
{36} См.: Евзеров Р.Я. Ленинская теория империализма: мифы и реалии // Новая и новейшая история, 1995, №3, с.43-63.
{37} Hallgarten G.W.F. Der Imperialismus in der historischen Diskussion des Westens nach dem Zweiten Weltkrieg // Deutschland in der Weltpolitik des 19. und 20. Jahrhunderts. Diisseldorf, 1974, S.419. {38} Ленин В.И. Империализм, как высшая стадия капитализма // Полн. собр. соч., т.27, с.387.
{39} Hallgarten G.W.F. Ор. cit., S.420.
{40} Ibid., S.420-421.
{41} Mommsen W. Ор. cit., S.210.
{42} Mommsen W. Der moderne Imperialismus als innergesellschaftiches Phanomen. Versuch einer universalgeschichtlichen Einordnung. - Der moderne Imperialismus. Stuttgart - Berlin - Koln - Mainz, 1971, S.9.
{43} Mommsen W. Der europuische Imperialismus, S.214.
{44} Cм.: Ленин В.И. Указ. соч., с.386-387.
{45} Thobie J. Les intents economiques, financiers et politiques francais dans la partie asiatique de l'Empire Ottoman de 1895 a 1914. Lille, 1973.
{46} Бухарин Н.И. Мировое хозяйство и империализм. (Экономический очерк). М., 1923, с.137.
{47} Gutsche W. Zur Imperialismus-Apologie in der BRD. "Neue" Imperialismusdeutungen in der BRD-Historiographie zur deutschen Geschichte 1898 bis 1917. Berlin, 1975, S.56.
{48} Alter P. Der Imperialismus. Grundlagen, Probleme, Theorien. Stuttgart, 1979; Girault R. Diplomatic europeerme et imperialisme: 1871-1914. Paris, 1919; Smith W.D. European Imperialism in the Nineteenth and Twentieth Centuries. Chicago, 1982; Gallagher J., Robinson R. Africa and the Victorians. The Official Mind of Imperialism. London, 1983; Schollgen G. Das Zeitalter des Imperialismus. Munchen, 1986.
{49} Тэйлор А. Указ. соч., с.42.
{50} Geiss I. Der lange Weg in die Katastrophe. Die Vorgeschichte des Ersten Weltkrieges. 1815-1914. Munchen-Zurich, 1991. S.192.
{51} lbid. S.191-192.
{52} См.: Сказкин С.Д. Конец австро-русско-германского союза. М., 1974; Ерусалимский А.С. Бисмарк как дипломат. (Вступительная статья). - Бисмарк О. Мысли и воспоминания, т. 1, М., 1940; Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М., 1975; Рыбаченок И.С. Союз с Францией во внешней политике России в конце XIX в. М., 1993; Fellner F. Der Dreibund. Europaische Diplomatic vor dem Ersten Weltkrieg. Wien, 1960; Nolde B. L'Alliance Franco-Russe. Les origines du systeme diplomatique d'avant-guerre. Paris, 1936.
{53} Ерусалимский A.C. Германский империализм, с.124.
{54} См.: Сокольская Н.Ф. Строительство военно-морского флота в Германии и англо-германские противоречия конца XIX - начала XX века // Ежегодник германской истории. 1986. М., 1987, с.74-99; Padfield P. The Great Naval Race. Anglo-German Naval Rivalry. 1900-1914. New York, 1974; Woodward E.L. Great Britain and the German Navy. New York, 1935; Kennedy P. The Rise of the Anglo-German Antagonism. 1860-1914. London, 1980.
{55} Покровский M.H. Происхождение и характер войны, с.130.
{56} Накануне первой мировой войны весь тоннаж мирового торгового флота составлял 41 млн. т, из которых 19 млн. т. имела Великобритания, 5 млн. т - Германия, а ни одна прочая страна не имела и 2 млн. т. - Покровский М.Н. Происхождение и характер войны, с.130.
{57} Хальгартен Г. Указ. соч., с.276-277.
{58} Massie R. Die Schalen des Zorns. Grossbritannien, Deutschland und das Heraufziehen des Ersten Weltkrieges. Frankfurt a. М., 1993.
{59} Покровский M.H. Внешняя политика России XX в., с.405; Jagow G.von. England und der Kriegsausbruch. Eine Auseinandersetzung mit Lord Grey. Berlin, 1925.
{60} Покровский M.H. Как возникла мировая война // Империалистическая война, с.152.
{61} Хальгартен Г. Указ. соч., с.272-273.
{62} Там же, с.272.
{63} Фей С. Указ. соч., т.1., с.45-46.
{64} Хальгартен Г. Указ. соч., с.536-537.
{65} Gutsche W. Monopole, Staat und Expansion vor 1914. Zum Funktionsmechanismus zwischen Industriemonopolen, Gropbanken und Staatsorganen in der Aussenpolitik des Deutschen Reiches 1897 bis Sommer 1914. Berlin, 1986, S.231-239.
{66} Хальгартен Г. Указ. соч., с.539-540.
{67} Покровский М.Н. Внешняя политика России XX в., с. 405; Пуанкаре Р. Происхождение мировой войны. М., 1924; Keiger J. France and the Origins of the First World War. London, 1983.
{68} Jaffe F. Zwischen Deutschland und Frankreich: Zur elsassischen Entwicklung. Stuttgart, 1931.
{69} Cм.: Бовыкин В.И. Очерки истории внешней политики России (конец XIX века - 1917 год). М., 1960: Lieven D. Russia and the Origins of the First World War. London, 1983; Vogel B. Deutsche Russlandpolitik. Das Scheitern der deutschen Weltpolitik unter Biilow 1900-1906. Dusseldorf, 1973; Macfie A. The Straits Question 1908-1936. Thessaloniki, 1993, p.33-43.
{70} Ротштейн Ф.А. Международные отношения в конце XIX века. M.-Л., 1960, с.178-179.
{71} Покровский М.Н. Внешняя политика России XX в., с.406.
{72} Хальгартен Г. Указ. соч., с.629; См. также: Шацилло К.Ф. Россия перед первой мировой войной. М., 1974.
{73} Хальгартен Г. Указ. соч., с.542-545, 629.
{74} См.: Шацилло К.Ф. Русский империализм и развитие флота накануне первой мировой войны. М., 1968; Хальгартен Г. Указ. соч., с.634, 636, 653; Зайончковский A.M. Подготовка России к империалистической войне. М., 1926, с.279-280.
{75} Gutsche W. Einleitung. - Herrschaftsmethoden des deutschen Imperialismus. 1897/98 bis 1917. Dokumente zur innen- und aussenpolitischen Strategic und Taktik der herrschenden Klassen des Deutschen Reiches. Berlin, 1977, S.30-31.
{76} Geiss I. Op. cit., S.209.
{77} Der Kaiser... Aufzeichnungen des Chefs des Marinekabinetts Admiral Georg von MUller liber die Ara Wilhelms II. Berlin - Frankfurt - Zurich, 1965: Rohl J. Deutschland ohne Bismarck. Die Regierungskrise im zweiten Kaiserreich. 1890-1900. Tubingen, 1969, S.150-152.
{78} Die Grosse Politik der Europaischen Kabinette, 1871-1914. Sammiung der Diplomatischen Akten des Auswartigen Arntes. Berlin, 1922-1927, Bd.I-XL; Bd. XIV. №3725, Anm.
{79} Geiss I. Op.cit., S.210.
{80} Hubatsch W. Die Era Tirpitz. Studien zur deutschen Marinepolitik 1890-1918. Berlin - Frankfurt a.M., 1955, S.34; Ерусалимский A.C. Внешняя политика и дипломатия германского империализма в конце XIX века. М., 1951, с.366-382.
{81} Bulow B. v. Denkwiirdigkeiten, Bd. 1. Vom Staatssekretariatbis zur Marokko-Krise. Berlin, 1930, S.258.
{82} Туполев Б.М. Германский империализм в борьбе за "место под солнцем". Германская экспансия на Ближнем Востоке, в Восточной Африке и в районе Индийского океана в конце XIX - начале XX вв. М., 1991, с.54.
{83} Бондаревский Г.Л. Английская политика и международные отношения в бассейне Персидского залива (конец XIX - начало XX в.). М., 1968, с.23.
{84} Geiss I. Ор. cit. S.208.
{85} Ерусалимский А.С. Германский империализм, с.139; Лихарев Д.В. Гонка морских вооружений как причина и следствие Великой войны // Первая мировая война. Пролог XX века. М., 1998, с.537-554.
{86} Warmer К. Grossbritannien, Russland und Deutschland: Studien zur britischen Weltreichpolitik am Vorabend des ersten Weltkrieges. Miinchen, 1980, S.38.
{87} Ерофеев H.A. Английская колониальная политика и закон о флоте 1889 г. // Проблемы британской истории. 1972. М., 1972, с.169.
{88} Хвостов В.М. Предисловие // Бюлов Б. Воспоминания. М.-Л., 1935, с.11.
{89} Kennedy P. Maritime Strategieprobleme der deutsch-englischen Flottenrivalitat. - Marine und Marinepolitik im kaiserlichen Deutschland 1871-1914. Dusseldorf, 1972, S.180-181.
{90} Туполев Б.М. Кайзеровский военно-морской флот рвется на океанские просторы (конец XIX - начало XX в.) // Новая и новейшая история, 1982, №3, с.134-135.
{91} Bacon R.H. The Life of Lord Fisher of Kilverstone. London, 1929, v.I, p.277, 282, 296-298: Лихарев Д.В. Указ. соч., с.541.
{92} Woodward E.L. Great Britain and the German Navy. Oxford, 1935, p. 106-107; Kaulisch B. Alfred von Tirpitz und die imperialistische deutsche Flottenpolitik. Berlin, 1982, S.135-136.
{93} Фурсенко A.A. Борьба за раздел Китая и американская доктрина открытых дверей. 1895-1900. М.-Л., 1956.
{94} Хальгартен Г. Указ. соч., с.276.
{95} Там же, с.277.