Во время Первой мировой войны фронтами русских вооруженных сил в разное время командовали 22 генерала. Их действия в должности главнокомандующих армиями фронта не принесли окончательной победы России, но вклад, внесенный ими в общее дело различен. Четверо из этого числа вошли в историю и стали широко известны: М.В Алексеев и А.И. Деникин как основатели и руководители Белого движения; А.А. Брусилов как автор одной из крупнейших операций мировой войны; Л.Г. Корнилов – попыткой совершить так называемый «Корниловский мятеж».   Фамилии остальных главнокомандующих фронтами известны в основном историкам, занимающимся исследованиями данного периода. И если одни из генералов показали в основном отрицательный пример полководческой деятельности (Н.И. Иванов, Я.Г. Жилинский, А.Н. Куропаткин.), то другие сумели снискать в определенные периоды боевых действий благодарность верховного командования и уважение окружающих офицеров. Одной из таких фигур, весьма противоречивых и неоднозначных в оценке современников, является генерал-адъютант Н.В. Рузский Данные ему характеристики и оценка его деятельности достаточно разнообразны и противоречивы.
  Вот лишь некоторые мнения специалистов военного дела и военных историков:
  М.Д. Бонч-Бруевич: «Генерал Рузский был знатоком Галицийского театра военных действий и австро-венгерской армии; в него, как в никого, верили офицеры штаба и строевые командиры 3-й армии, образовавшейся из частей Киевского военного округа»{1}.
  В.А. Сухомлинов: «В Рузском я ценил человека, прекрасно знакомого с военным делом и способного к целесообразной, продуктивной работе. Деятельность его на войне ценилась высоко, хотя телесно крепок он не был, и ему временно приходилось, по нездоровью, покидать ряды воюющих»{2}.
  А.А. Брусилов: «Рядом с 8-й армией действовала 3-я армия, во главе которой стоял генерал Рузский, человек умный, знающий, решительный, очень самолюбивый, ловкий и старавшийся выставлять свои деяния в возможно лучшем свете, иногда в ущерб своим соседям, пользуясь их успехами, которые ему предвзято приписывались»{3}.
  А.А. Керсновский: «Командовавший же 3-й армией генерал Рузский дал одни лишь отрицательные образцы вождения войск....И когда через несколько дней ход войны повелительно потребовал перемены руководства искалеченными армиями Северо-Западного фронта, то на этот ответственный пост был назначен наименее достойный из пяти командовавших армиями против Австро-Венгрии»{4}.
  Генерал Н. В. Егорьев, рассматривая генералитет русской армии в годы войны и, давая характеристику генералу А.Н. Куропаткину, косвенно положительно отозвался и о генерале Рузском: «Просматривая впоследствии физиономии старших генералов маньчжурской армии, я нахожу, что, кроме Рузского, он (Куропаткин) все-таки был лучшим из генералов того времени»{5}.
  Другой очевидец – генерал А.И. Снесарев записал в своем дневнике в марте 1917 г.: «В газетах начинаются курьезы. Великий князь Николай Михайлович выбрасывает всю семейную грязь наружу (хамство форменное). Генерал-адъютант Рузский тоже лягает копытом павшего монарха заодно с жидами»{6}.
  Так кто же он – генерал Николай Владимирович Рузский?
  Биография его типична для большинства офицеров конца XIX-начала XX вв.
[47]
  Родился Н.В. Рузский в 1854 г. Если верить одной из генеалогических версий, Николай Владимирович имел дальнюю родственную связь с Лермонтовым. По этой версии городничий подмосковного города Рузы конца XVIII века А. М. Лермонтов, являвшийся, как и великий поэт, предком шотландского пришельца Джорджа Лермонта, имел внебрачного сына, которому он дал фамилию по имени города, которым управлял. Сам Рузский вряд ли предполагал о таких генеалогических нюансах. Рос он в дворянской семье среднего достатка. В юном возрасте вступил на военную стезю, став воспитанником 1-й военной гимназии в Петербурге. Затем поступил во 2-е Константиновское военное училище, готовившее пехотных офицеров. Преподавание в этом училище под воздействием военных реформ Александра II и Д. Милютина велось по новым методикам, оживлявшим теоретические и практические занятия.
  В 1870 г., после окончания училища, молодой офицер начал службу в лейб-гвардейском Гренадерском полку. Боевую закалку получил, участвуя с полком в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. Отличался отвагой и хладнокровием, в одном из боев был ранен. После окончания войны поступил в Академию генерального штаба, по выпуску из нее служил в штабах различных военных округов, приобрел большой опыт оперативной и тыловой работы. В 1896 г. Рузский командовал 151-м пехотным Пятигорским полком, носившим, по превратности судьбы, имя города, где через 22 года он окончит свой жизненный путь. Вернувшись на штабную работу, он стал генерал-квартирмейстером штаба Киевского военного округа, получил чин генерал-майора, в 1902 г. был назначен на должность начальника штаба Киевского военного округа.
  Через три года Николай Владимирович отправился на русско-японскую войну. В качестве начальника штаба 2-й Маньчжурской армии Рузский, ставший генерал-лейтенантом, организовывал оборону войск армии на реке Шахэ, испытал горечь неудачного наступления под Сандепу, где первоначальный успех 2-й Маньчжурской армии был сорван нерешительными действиями главнокомандующего А.Н. Куропаткина. Много потрудился и многое пережил Николай Владимирович в других сражениях той войны.
  По окончании боевых действий Рузский командовал 21-м армейским корпусом. В 1909 г. он стал генералом от инфантерии и членом Военного совета. Помогая Военному министерству, во главе которого в то время стоял В.А. Сухомлинов, в работе по проведению реформы в армии, он занимался разработкой уставов и наставлений, в которых остро нуждались войска. Николай Владимирович был одним из авторов Полевого устава 1912 г., с одобрением воспринятого в войсках.
  Вернувшись в Киевский военный округ, он вплоть до начала Первой мировой войны занимал должность помощника командующего войсками округа{7}.
  Перед нами предстает генерал, получивший хорошее для своего времени военное образование, боевой опыт и практику административного военного управления в мирный период. Его знания в области стратегии формировались в Академии Генерального штаба, к которой офицеры тогда относились по-разному. Одни, окончившие ее, полагали, что только Академия Генерального штаба готовит офицеров, способных в последующем занимать высшие посты в вооруженных силах. Другие считали это военно-учебное заведение «специальным поприщем для карьеристов и ловчил»{8}. В самой Академии происходила борьба между «старым» и «новым». Меньшая часть преподавателей и ученых смогла переосмыслить итоги Русско-Турецкой и Русско-Японской войн и внести в учебный процесс современные веяния. В то же время «с пережитками старины в академии не в состоянии был бороться даже такой энергичный новатор, как ее новый начальник генерал Сухотин. Всем нововведениям тупо сопротивлялась старая профессура, оставшаяся в академии от времен генерал Леера, автора знаменитых тогда работ по стратегии»{9}. Под ее влиянием слушатели Академии изучали отживающие теории фронтальных ударов и захватов определенных топографических ориентиров.
  Приверженность к этому не раз в последствии на полях сражений демонстрировал Рузский. Львовская «победа» во время Галицийской битвы, за которую Командующий
[48]
3-й армией получил две высшие боевые награды из рук императора – георгиевские ордена 4-й и 3-й степени, является тому иллюстрацией.
  По должностям занимаемым в период с 1909 г. и в годы Первой мировой войны Рузского формально можно считать полководцем. Но был ли он им на самом деле?
  Одной из главных составляющих службы офицера в мирное время является систематическое самообразование, совершенствование специальных знаний и практических навыков в боевом управлении войсковыми коллективами. Военачальник, игнорирующий эти очевидные истины, достаточно быстро отстает в своем развитии от требований времени, оставаясь в плену своих иллюзорных знаний, не отвечающих современности.
  Не все офицеры, получив в военном заведении, как правило, хорошую подготовку, попадая в войсковую среду, следили за военной наукой. Система проверочных испытаний при повышении в должности в Русской армии отсутствовала. В офицерской массе главенствовал взгляд, что суть военного дела в храбрости, удальстве, в готовности умереть за «веру, царя и отечество». С занятием должности командира полка и бригады желаний и интереса к военной науке офицеры проявляли еще меньше. Прослужив около десяти лет в этих должностях, будущие начальники дивизий и корпусов успевали забыть если не все, то очень многое в военном деле. Поэтому-то в русской армии «были возможны такие факты, что в 1905-1906 гг. командующий Приамурским военным округом, ген. Н. Линевич, увидев гаубицу, с удивлением спрашивал: что это за орудие? Командующий не мог, как следует, читать карты, а став главнокомандующим, тот же ген. Линевич не понимал, что это такое – движение поездов по графикам. ...Военная наука не пользовалась любовью наших военных»{10}.
  Полученный на крови русского солдата и офицера бесценный практический опыт, так необходимый будущим полководцам, годами не систематизировался и не издавался. Спустя тридцатилетие после Русско-Турецкой войны 1877-1878 гг. военная наука не имела ее документальной истории. В 1897 г. подполковнику Е.И. Мартынову было поручено прочесть стратегический очерк компании на основании материалов существующей комиссии по обобщению опыта прошедшей войны в присутствии старейшего генералитета. Видимо нелицеприятная информация сильно задела «цвет» генералитета и это дошло до лектора. На одном из докладов Мартынов обратился к присутствующим с такими словами: «Мне сообщили, что многие из начальников, участников минувшей компании, выражают крайнее неудовольствие по поводу моих сообщений. Я покорнейше прошу этих лиц высказаться. Каждое слово свое я готов подтвердить документами, зачастую собственноручными тех лиц, которые выражали претензии. Не отозвался никто»{11}. Выпуск истории был отложен еще на неопределенное время.
  Практику управления войсками, принятие обоснованных решений, определяющих ход и исход сражений, военачальник может получить при проведении военных игр, учений, маневров. Эта составляющая многогранной деятельности высших офицеров русской армии предвоенного периода была сведена к минимуму. «Попытка военного министра Сухомлинова провести стратегическую военную игру с высшим командным составом в 1911 г., с целью проверки реальности оперативных планов на возможную войну, встретила резкое отрицание будущего главнокомандующего ставки, великого князя Николая Николаевича (младшего) и других высших чинов»{12}. Убежденный в непогрешимости своих знаний генералитет, не желал подвергаться экзамену на подобных мероприятиях. Опыт недавних войн не совершенствовался, а тускнел, застаревал. Вероятно поэтому многие военачальники и показали на фронтах практическую нерасторопность и беспомощность. При этом положительные черты характера того или иного главнокомандующего не влияли на ситуацию. Это лишь усугубляло депрессивное состояние окружающих в случае неудачи. «Почему поражение, ведь военачальник хороший?» А вера последнего в свой «полководческий талант» позволяла в ходе планирования и реализации планов операций «не замечать» дипломатические подсказки руководства ставки верховного главнокомандования и упорно проводить
[49]
в жизнь тот план, явная несостоятельность которого лишала, в свою очередь, жизни сотни тысяч людей.
  Именно при таких обстоятельствах и происходило «оттачивание военного мастерства» генералом Н.В. Рузским. В Лодзинской операции он проявил его, к великому сожалению, в той мере, которая позволила последующим исследователям выразить сожаление о недостатке в России полководцев.
  Проследим, анализируя факты, подготовку Рузского к предстоящей Лодзинской операции с точки зрения полководческого искусства.
  Одной из важнейших составляющих в подготовке войск к наступательным операциям является укомплектованность войск. В предыдущих операциях русской армии военачальники, реализуя на практике устаревшие знания, усвоенные в академии Генерального штаба, применяли фронтальные удары. Вследствие чего армии Северо-Западного фронта понесли тяжелые потери в личном составе, технике и вооружении. В армиях Северо-Западного фронта с учетом прибывших «запасных» некомплект офицерского состава осенью 1914 г. превышал 50% штатной численности, солдат: в 1-й армии не хватало 27 000, во 2-й армии – 24 000, в 5-й армии – свыше 16 000. Всего недоставало до 68 000 человек, или свыше 17% штата. Лошадей не хватало до 10 %, а некоторые части не имели полностью обоза{13}. В наступательной же фронтовой операции, при отсутствии пятой части положенных по штату войск, достаточно трудно рассчитывать на успех.
  Кроме того, пополнение нельзя было считать в полной мере готовым «военным материалом». Желание умереть за «веру, царя и отечество» не подкреплялось соответствующей выучкой. К тому же новички не успели проникнуться армейскими традициями, которыми так сильна армия и которые «цементируют» воинские коллективы.
  Следствием неукомплектованности явилось отсутствие сильных фронтовых и армейских резервов, которые создаются для развития успеха в наступательной операции для парирования возможных контрнаступательных действий противника. Войска фронта представляли собой цепочку растянутых армий и корпусов, без идеи маневра, с открытым правым флангом, как бы предлагающим себя для удара и последующего разгрома. «Такое положение обратило на себя внимание верховного главнокомандующего, и он письмом обратился к Рузскому, настойчиво требуя для своего «спокойствия и уверенности обратить на это особливое внимание». Но Рузский лишь разослал копию письма в штабы армий, не сделав никаких распоряжений об образования резерва фронта и армий»{14}.
  Большим минусом в вопросах всесторонней укомплектованности войск Северо-Западного фронта явилась ощутимая нехватка орудий, пулеметов (100 шт.), винтовок (свыше 10 000 шт.) и боеприпасов к ним. Заготовленные в русской армии боеприпасы были израсходованы за первые 4 месяца. Голоса немногих «провидцев» грядущих войн не были услышаны, а руководство военного министерства во главе с Сухомлиновым не сделало того, что предписывали им должностные обязанности.
  Отрицательно сказались и шаги Верховного главнокомандования, реорганизовавшего в преддверии наступления легкую артиллерию, перейдя от 8-и орудийных батарей к 6-и орудийным{15}. Оставив прежнее количество батарей, этот шаг в два раза уменьшила количество орудий в дивизии по сравнению с немецкой. Это вызвало недовольство в русских войсках, оценивших в предыдущих боях роль и значение артиллерийской поддержки{16}.
  Правый фланг войск Северо-Западного фронта составляла 1-я армия Ренненкампфа, в состав которой входили два вновь сформированных Сибирских корпуса (V и VI), не имевших в своем составе корпусной артиллерии, саперных батальонов, средств телеграфной связи. В V корпус 10 ноября прибыл саперный батальон без лошадей для своего обоза. 1-я армия к началу операции фронта оказалась разрезанной р. Вислой. Понтонные батальоны фронта были сосредоточены во 2-й и 5-й армиях. Такое распределение было сделано штабом фронта. Отсутствие мостов на Висле, изолировавшее левобережную группировку 1-й армии не могло не волновать Командующего генерала Ренненкампфа. Неоднократные его просьбы
[50]
бы категорически отвергались штабом фронта. Это невнимание штаба фронта сыграло в ходе последующей операции роковую роль{17}.
  Много вопросов вызвало тыловое снабжение войск фронта. Войска остались при рано начавшихся морозах в ноябре месяце без теплого белья. Достаточно сложно происходило накопление продовольствия. В полном объеме оно не было складировано. Хлеб с фронтовых хлебопекарен доходил до войск на 7-е, 8-е сутки зачастую заплесневевшимВ войсках фронта определялся недостаток мясных консервов и сухих овощей, а также значительного количества овса и сена для лошадей{18}.
  Вышеизложенное должно было озаботить главнокомандующего фронтом и принудить к принятию соответствующих мер для ликвидации явных недоработок. Наиболее целесообразными действиями полководца в этих условиях стал бы переход к выжидательным, оборонительным действиям с принятием мер по укомплектованности войск фронта, его материальному обеспечению. Чем руководствовался генерал Рузский, полагая, что фронт может в таких условиях наступать? Это тем более непонятно, так как в радиограмме ставки верховного главнокомандующего 20 октября 1914 г. давались конкретные указания на устройство тыла и подготовки необходимого количества переправ через Вислу{19}.
  Главнокомандующим фронтом, не была поставлена ясная и четкая задача в предстоящей операции командующим армиями. Последние, в традициях заученной в академии Генерального штаба устаревшей стратегии, уяснили боевую задачу как равномерное наступление по фронту и вытеснение противника.
  Таким образом, не добившись единого понимания предстоящей операции командующими армий, корпусов и дивизий, главнокомандующий обрек фронт на неподготовленное наступление в отсутствии сильного резерва.
  Между тем, противник эти вопросы понимал и решал совершенно по-другому. Германское «Верховное командование должно было также следить за единообразным пониманием приказов и приводить его к единству в бесчисленных вопросах, из которых слагается жизнь армии»{20}. Передислокация немецких войск в полосе Северо-Западного фронта с последующим сосредоточением их для нанесения удара в слабое место русской группировки, явилось логическим завершением неподготовленности русского наступления.
  «Прозорливости» немцев поспособствовал перехват ими большинства переговоров русского командования, которые велись в незашифрованном виде по средствам радиосвязи и искровому телеграфу. Замыслы ставки и штабов фронтов оказались для врага «прозрачными». Как отмечал сам противник, «Перехваченные радиотелеграммы давали возможность с начала войны на востоке до половины 1915 г. точно следить за движением неприятеля с недели на неделю и, даже, зачастую изо дня в день и принимать соответствующие противомеры»{21}. Русские же войска долгое время оставались в неведении относительно немецких планов. Факт тем более прискорбный, поскольку приоритет в применении радиоразведки (наблюдение за радиосетями противника, перехват и дешифрование вражеских радиограмм) принадлежал России{22}.
  Важной составляющей готовности фронта к наступлению является морально-психологическое состояние войск. В основном оно было в достаточной мере оптимистично{23}.
  Лодзинскому сражению предшествовала Варшавско-Ивангородская операция, проведенная совместно войсками Юго-Западного и Северо-Западного фронтов. В результате ее в октябре 1914 г., потерпевшие поражение 9-я германская армия вместе с 1-й австро-венгерской армией отступили к границе Силезии, а 8-я германская
[51]
армия, прикрываясь Мазурскими озерами, совершила отход в глубь Восточной Пруссии{24}.
  В этих условиях противоборствующие стороны готовились к проведению встречных операций. Остановимся на тех событиях, которые требовали вмешательства главнокомандующего Северо-Западным фронтом для парирования действий немецких войск.
  Германское командование решило выйти из трудного положения наступлением из Западной Пруссии. План главнокомандующего Гинденбурга сводился к проведению глубокого контрудара во фланг и тыл готовящимся к наступлению на Познань 2-й и 5-й русским армиям. Для выполнения этого плана 9-я германская армия в составе трех с половиной корпусов должна была совершить быструю железнодорожную рокировку с фронта Ченстохов, Велюнь в район Торна (на 300 км), откуда нанести неожиданный фланговый удар 2-й и 5-й русским армиям.
  Усиление немецкой 9-й армии составили прибывшие с западного фронта 1-й и 3-й кавалерийские корпуса, и переброшенные из состава 8-й армии 1-й и 25-й резервные корпуса. Кроме того, из гарнизонов крепостей Познань, Бреславль и Торн были сформированы три сводных корпуса{25}.
  Русский план стратегической операции по вторжению в Германию был разработан, с одобрения ставки, командованием Северо-Западного фронта во исполнение франко-русских военных конвенций 1892 и 1913 гг. и англо-русской конвенции 1907 г.{26} Рузский получил от ставки почти неограниченные права при реализации плана. Им предусматривалось, исходя из ошибочных данных о нахождении главных сил врага в районе Ченстохова, сломить сопротивление противника в полосах наступления армий фронтов и утвердиться на линии Ярочин, Остров, Кемпен, Крейцбург, Люблинец, Катовице с дальнейшим наступлением в пределы Германии. Предупрежденный ставкой о сосредоточении сил в районе Торна, Рузский не придал этой информации значения{27}, в результате чего русские войска начали стратегическую операцию исходя из ошибочной оценки противника.
  Совершив передислокацию основных сил немецкой группировки, ее командующий Макензен 29 октября, не дожидаясь сосредоточения всех спланированных для операции войск, ударил главными силами (20-й армейский, 25-й и 1-й резервные корпуса), по левобережной группе 1-й армии Ренненкампфа – V Сибирскому корпусу.
  Упреждающий удар не полностью сосредоточенных немецких войск был вызван перехваченной радиограммой русского командования. В ней был указан точный срок начала операции по глубокому вторжению войск Северо-Западного фронта на территорию Германии{28}. Обрушившись 30 октября основными силами на оторванный от 1-й армии V Сибирский корпус, германцы попытались окружить и уничтожить его.
  Уже на этом этапе начала сказываться недостаточно тщательная подготовка в инженерном отношении операции фронта. Отсутствие переправы через Вислу не позволило Ренненкампфу организовать помощь, сражающимся со значительно превосходящими силами противника в отрыве от войск армии, сибирякам. Все попытки главнокомандующего оказать давление на неподчиненного ему коменданта Новогеоргиевска о выделении переправочных средств, обращение за помощью к командиру 2-го корпуса генералу Шейдеману (выполнявшему задачу Рузского Н.В.), были безрезультатны. Только лишь неорганизованность Макензена, бросавшего разрознено свои дивизии на стойкий V Сибирский корпус, не позволили немцам разбить до конца войска русских. Двое суток сибиряки генерала Сидорина, не подозревая о более чем тройном превосходстве противника, успешно ему противостоял, совершая отходящий маневр. Неоднократно посланные Ренненкампфом донесения Рузскому о боях корпуса со значительно превосходящими силами противника, не вызвали ответных решений главнокомандующего, считавшего причиной поражения нераспорядительность командиров. Таким образом,
[52]
штаб фронта, отрицая превосходство немецких сил, не признал факта перегруппировки немецких войск{29}.
  Бой сибиряков у Вроцлавска и поступающие донесения от разведки, указывали на маневр противника против правого фланга и тыла русских армий, развернутых на левом берегу Вислы. Однако, генерал Рузский вместо того, чтобы, вдумчиво оценить создавшееся положение, отбросить старый план и повернуть правый фланг фронта для ликвидации явно нависшей угрозы, продолжал твердо держаться намеченных им мероприятий и готовился к введению в действие 1 ноября 2-й, 5-й и 4-й армий{30}.
  Мысли главнокомандующего, судя по его указаниям армиям фронта, были отвлечены от локальных (по мнению Рузского Н.В.) боев правого фланга фронта. Здесь проявилась черта его характера, подмеченная исследователями. Генерал Рузский принадлежал к тому числу высших военачальников царской армии, которые, будучи сторонниками «вечных и неизменных принципов», верили в исчерпывающий характер военного плана. Раз, приняв решение, Н.В. Рузский чрезвычайно легко делался пленником собственных предположений и планов, не понимая их ориентирующего значения. Обстановка могла измениться, внести новые возможности и условия, создать непредвиденные препятствия к выполнению задачи, но все эти моменты предвзято Рузским отклонялись. Единственный путь к успеху он видел только через призму своей стратегической схемы{31}.
  Вероятно имел значение и тот факт, что Рузский только совсем недавно стал главнокомандующим фронтом. Предстоящее наступление оказалось первой в новом ранге спланированной и утвержденной ставкой (в ущерб своего плана) операцией фронта, в которой Рузский получил «первую скрипку». Его поддерживал и заверял в успехе давний семейный приятель и верный соратник в оперативных замыслах генерал-квартирмейстер Бонч-Бруевич. Были, правда, сомнения в неподготовленности войск фронта, но главнокомандующий Северо-Западным фронтом решил сделать ставку на отмечаемый всеми и везде дух русского солдата, высокий патриотический подъем, которые должны были компенсировать недостатки в материальном обеспечении. Впереди светила победа, а за ней вожделенный Георгий 2-й степени...
  Много позже протопресвитер русской армии Шавельский свидетельствовал:
  «Погоня начальников за георгиевскими крестами была настоящим несчастьем армии. Сколько из-за этих крестов предпринято было никому не нужных атак, сколько уложено жизней, сколько лжи и обмана допущено! Это знают все, кто был на войне...»{32}.
  Между тем, командующий немецким восточным фронтом генерал-полковник Гинденбург, не остананавливаясь на неудачных попытках окружения правофланговых русских корпусов, продолжил попытку глубокого проникновения во фланг и тыл 2-й армии Северо-Западного фронта. Этому способствовало систематическое перехватывание русских приказов и сводок, из которых следовало, что главнокомандующий Северо-Западным фронтом не обращает особого внимания на правый фланг своего фронта, преследуя свой, совершенно не соответствующий сложившейся обстановке, план{33}. Командующий 2-й армией генерал Шейдеман доносил главнокомандующему, что подчиненные ему корпуса не могут выполнить задачи, определенные директивой фронта на наступление так, как требуется корректировка в связи с идущими боями{34}. Рузский же продолжал реализовывать свой план глубокого вторжения.
  Только 3 ноября генерал отдал себе отчет о критическом положении левобережных армий Северо-Западного фронта. План, суливший кардинальное изменение в положении противоборствующих сторон в осенней «компании», развалился. Было уже не до славы. Реалии войны потребовали принятия решений, отвечающих обстановке. Главнокомандующий всё же попытался взять ситуацию под контроль, повернув войска правого фланга. Но дефицит времени не позволил русской пехоте совершить кавалерийские переходы. Выполняя запоздалые указания, войска [53]
и тыл перемешались, снабжение войск нарушилось{35}. Прервалась связь штаба фронта со 2-й и 5-й армиями. Благодаря только генералу Плеве, вставшему во главе этих объединений, удалось к 6 ноября разрушить планы немцев на окружение и уничтожение 2-й армии{36}.
  А где в это время был главнокомандующий фронтом? Упустив нити управления в боях правофланговых армий и получая отрывочные данные обстановки, трансформированные и дополненные воображением, он директивно потребовал отхода сражающихся армий.
  Командующие же сражающими армиями, имея реальную картину намечающегося успеха, резко отказались выполнить указания главнокомандующего фронтом. В этом они нашли поддержку ставки верховного главнокомандования, которая находясь вне психологической драмы несбывшихся надежд генерала Рузского, смогла объективно оценить сложившуюся ситуацию и отменила директиву главнокомандующего Северо-Западным фронтом{37}.
  Затем последовали окружение немецкой группы Шеффера и 1-го кавалерийского корпуса Рихтгофена и их удавшийся прорыв в промежутке между 17-м и 20-м русскими корпусами{38} вместе с обозами, со всей артиллерией, ранеными и трофеями. В плену оказались более 16 000 русских солдат и офицеров, 64 орудия{39}.
  Главнокомандующему остались душевные муки, и попытки найти оправдание перед судом собственной совести, Верховным главнокомандующим и Императором.
  В Лодзинском сражении первоначально спланированные операции противоборствующих сторон не увенчались успехом. «Крупная оперативная цель – уничтожить русских в излучине Вислы не была достигнута» – напишет впоследствии Людендорф в своих воспоминаниях{40}.
  Таким образом, действия русских войск, в основном, определялись союзническими отношениями России к Франции и Англии, которые требовали наступления исходя из своих соображений, не принимая в расчет состояние восточного союзника.
  Спланированное наступление войск Северо-Западного и Юго-Западного фронтов представляли серьезную угрозу противнику, так как русские силы имели значительное превосходство.
  Явная неподготовленность русских войск к наступлению требовала осторожного и взвешенного подхода к составлению наступательного плана. Главная задача по глубокому вторжению на территорию Германии была достаточно авантюрной.
  Преждевременное наступление Макензена обнаружило хорошо подготовленный немецкий план. При своевременном его начале, немецкий «кулак» пришелся бы в открытый фланг и тыл войск Северо-Западного фронта с последующим поражением русских армий.
  Предвзятость генерала Н.В. Рузского в осуществлении своего плана, не позволила ему реально оценить сложившуюся ситуацию и принять обоснованные решения. Только вынужденное управление действиями 2-й и 5-й армий генералом Плеве, стабилизировало положение и способствовало успеху русских войск в главной фазе Лодзинского сражения.
[54]

{1} Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. М., 1957. С.39.
{2} Сухомлинов В.А. Воспоминания. М., 2005. С.137.
{3} Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 1983. С.67.
{4} Керсновский А.А. История Русской армии. М., 2004. С.176.
{5} Генерал Егорьев В.Н. и его большие знакомства // Военно-исторический журнал. 1989. №9. С.74.
{6} Фронтовые дневники генерала А.И. Снесарева // Военно-исторический журнал. 2004. №11. С.54.
{7} См.: Залесский К.А. Кто был кто в Первой мировой войне. М., 2003. С.533.
{8} Игнатьев А.А. 50 лет в строю. М.,1982. С.88.
{9} Там же. С.98.
{10} Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота. М., 1996. С.98.
{11} Деникин А.И. Старая армия. М., 2005. С.136.
{12} Сухомлинов В.А. Воспоминания. М., 2005. С.252.
{13} См.: Корольков Г.К. Лодзинская операция. М., 1934. С.20.
{14} Корольков Г.К. Лодзинская операция... С.22.
{15} См.: История первой мировой войны. М., 1975. С.376.
{16} См.: Корольков Г.К. Указ. соч. С.12.
{17} См.: Там же. С.18.
{18} См.: Там же. С.13.
{19} См.: Там же. С.22.
{20} Людендорф Э. Мемуары. М., 2005. С.23
{21} Цит. по: Лодзинская операция: Сборник документов мировой империалистической войны на русском фронте (1914–1917 гг.). М.: Генеральный штаб РККА, 1936. С.14.
{22} Впервые радиотехническая разведка была проведена в Русско-Японскую войну. Но известно это стало лишь в 1915 г. из информации в российской прессе. Тем не менее проводной телеграф, особенно аппараты Юза, русское командование продолжало считать абсолютно надежными для передачи секретных телеграмм в незашифрованном виде.
{23} См.: Коленковский А. Маневренный период первой мировой империалистической 1914 г. войны. М., 1940. С.287.
{24} См.: Там же. С.284.
{25} См.: Там же. С.285.
{26} См.: Скопин В.И. Милитаризм. М., 1957. С.242.
{27} См.: Лодзинская операция. С.17.
{28} См.: Там же. С.17.
{29} См.: Корольков Г.К. Указ.соч. С.36.
{30} См.: Лодзинская операция. С.151.
{31} См.: Там же. С.17.
{32} См.: Шавельский Г. И. Указ. соч. С.151–152.
{33} См.: Коленковский А. Указ. соч. С.292.
{34} См.: Лодзинская операция. С.151.
{35} См.: История первой мировой войны. С.380.
{36} См.: Лодзинская операция. С.188.
{37} См.: Там же. С.254-263.
{38} См.: История первой мировой войны. С.382.
{39} См.: Керсновский А.А. Указ. соч. С.193.
{40} Людендорф Э. Указ.соч. С.109.