В 1916 г. на основании франко-русского соглашения, подписанного с французской стороны министрами Рене Вивиани и Альбертом Тома, с российской стороны – начальником штаба Верховного главнокомандующего генералом М.В. Алексеевым, на Западный (Французский) и Салоникский фронты были отправлены четыре русские пехотные бригады в обмен на поставку русской армии военного имущества. Русские солдаты участвовали в боях на наиболее ответственных направлениях Западного фронта, в частности в районе селений Оберив, Курси, в Энском сражении, потеряв 30% своего состава, и почти во всех важнейших операциях французской армии на Салоникском фронте, также понеся значительные потери{1}. Тысячи «проданных за снаряды» русский солдат остались погребенными в чужой земле, на полях Шампани и в горах Македонии. После Февральской революции солдаты бывшей союзной армии оказались заложниками политических событий. Сведения о братании русских и немецких солдат на русском фронте изменили отношение французов к русским бригадам; а в создании в этих бригадах солдатских комитетов французское правительство усмотрело серьёзную угрозу для стабильности собственной армии, ибо в некоторых её частях начали формироваться аналогичные комитеты.
[196]
  Особенно в тяжёлом положении оказались 1-я и 3-я бригады, сражавшиеся на Северо-восточном французском фронте. Эти бригады имели разный боевой опыт и социальный состав; после кровопролитных апрельских сражений в Шампани они роковым образом были сведены в один лагерь Ля Куртин (12-й военный округ) на отдых, затянувшийся на неопределённое время в связи с противоречивой позицией, занятой Временным правительством, которое то планировало вернуть бригады на родину, то направить их на Салоникский фронт{2}.
  Ещё до появления инструкции по применению в Русском экспедиционном корпусе (РЭК) приказа Временного правительства №213 от 16 апреля 1917 г., предписывавшего создание в русской армии ротных, полковых, армейских комитетов, дисциплинарных судов, представитель Ставки при Главной Квартире французской армии генерал Ф.Ф. Палицын информировал генерала М.В.Алексеева, что полки переживают острый кризис, «власть очень умалилась… отсутствие прямых связей из России очень волнует солдат… всё здесь чуждо русскому человеку, особенно в эту минуту, когда для него решаются важнейшие вопросы его жизни у себя дома»{3}. А преемник Палицына генерал М.И. Занкевич, военный представитель Временного правительства во Франции, в конце июня уже докладывал о «брожении в дивизии», которое «на почве ярко выраженного желания немедленного возврата в Россию в последние дни приобрело особо резкий характер»{4}. Наиболее остро переживали свою оторванность от дома, свою ненужность тысячи раненых; для их эвакуации и лечения французское правительство не приняло достаточных мер, вероятно, не будучи готовым к столь большим потерям.
  1-й полк 1-й бригады состоял в основном из фабрично-заводских рабочих, наиболее восприимчивых потенциальных сторонников большевиков. Основная масса солдат и офицеров во главе с руководителями солдатских комитетов отказалась признать Временное правительство, требуя возвращения на русский фронт и не желая воевать в составе французской армии, а именно этого добивался генерал Н.А. Лохвицкий. Радикально настроенная часть бригады отказывалась воевать и на русском фронте, желая только одного – скорее вернуться на родину.
  3-я бригада, состоявшая в основном из бывших крестьян, была готова подчиниться всем требованиям Временного правительства и продолжать
[197]
сражаться во Франции, в случае если ей не будет позволено вернуться в Россию. Отношения между бригадами становились все более напряжёнными, что, по мнению генерала Занкевича, грозило вооружёнными столкновениями. По его приказу около 7 тыс. солдат и офицеров (в основном 3-й бригады), признавших Временное правительство, сначала были переведены в неблагоустроенный лагерь Фельтен в 25 км от Ля Куртина, а августе 1917 г., из опасений возможных волнений и в этой бригаде, – в лагерь Курно (18-й военный округ), где их стали готовить к отправке на военный сектор.
  Но, как записано в протоколе заседания второго Отрядного съезда русских войск во Франции, проходившего в лагере Курно 2-6 октября 1917 г., «французское правительство, предубеждённое против русских войск, не пошло навстречу горячему желанию отряда, который таким образом был обречён на полное бездействие в глубоком тылу», что, как и раскол дивизии, гибельно отразилось на его моральном состоянии{5}. Куртинцы, настаивавшие на отправке домой, вопреки приказу Занкевича, отказались разоружаться, сочтя это позором для русского солдата{6}. Согласно тщательно разработанному совместно с французским командованием плану, генерал Занкевич, использовав солдат из лагеря Курно и отряд русских артиллеристов, находившихся проездом во Франции в качестве пополнения 2-й русской бригады в Салониках, окружил лагерь и в течение четырёх дней (3-6 сентября 1917 г.) обстреливал его из пушек{7}.
  На первые выстрелы мятежники ответили пением «Марсельезы» и «Похоронным маршем» Шопена под звуки военного оркестра. Массированный артобстрел лагеря вынудил в конце концов основную массу солдат сдаться. Несколько сотен упорствующих во главе со старшим
[198]
унтер-офицером Глобой были арестованы. По официальным данным французского военного министерства, погибли 9 куртинцев, 46 из них были ранены{8}. Зачинщики беспорядков оказались в военной тюрьме Бордо и на о-ве Иль-д’Экс. Остальных стали готовить к отправке на военные работы.
  Подавление Куртинского мятежа способствовало ещё большей деморализации разложению дивизии. Военный министр Франции, во избежание подобных инцидентов, потребовал изъять боеприпасы и у солдат из лагеря Курно, искусно используя для этого военные стрельбы.
  2-я и 4-я бригады, объединённые в мае 1917 г. во 2-ю дивизию РЭК на Салоникском фронте, весь 1917 г. продолжали участвовать вместе с солдатскими комитетами в боевых действиях союзников. О моральном их самочувствии свидетельствует телеграмма президиума общего собрания дивизии, направленная в июле Керенскому, с просьбой вернуть их на русский фронт. «Здесь, в горах Македонии, – писали они, – на чуждом нам и ныне отчасти пассивном Салоникском фронте в тяжёлых климатических условиях наши ряды редеют с каждым днём без славы и без пользы, мы же хотим борьбы – борьбы до победного конца»{9}. Но серьёзных инцидентов, подобных Куртинскому, во 2-й бригаде удалось избежать.
  После Октябрьской революции и выхода России из войны 1-я дивизия РЭК была расформирована. Французское правительство, в соответствии с инструкциями от 24 декабря 1917 г., взяло на себя содержание, довольствие и командование русских войск, ликвидировало солдатские комитеты и разделило весь контингент на три категории: 1) на бойцов добровольческих батальонов, полностью подчиненных французской дисциплине, для отправки на французский фронт; 2) на военных рабочих для использования внутри страны и в зоне военных действий, но вне неприятельского обстрела; 3) на тех, кто не захотел войти ни в одну из этих категорий, на «неблагонадёжных»; их предполагалось отправить в Северную Африку на принудительные работы «как опасный для общественного спокойствия элемент». Все русские военные, согласно
[199]
инструкциям, концентрировались на русской базе в Лавале. Предложения Занкевича относительно иного решения судьбы бывшего РЭК, его протесты против отправки солдат в Северную Африку результатов не дали. 30 января 1918 г. Занкевич сложил с себя полномочия, так как основные его функции взяло на себя французское командование. Но до отставки он успел издать приказы об отмене комитетов в 1-й дивизии и расформировании парижского комитета военнослужащих тыловых управлений. В этом он был солидарен с французами, полагая, что «ни в России, ни во Франции комитеты в том виде, в котором они были введены приказом №213, не оправдали возлагавшихся на них ожиданий»{10}. Осознало это и Временное правительство, намеревавшееся незадолго до своего падения сузить сферу их деятельности, о чём Занкевич был извещён телеграммой. Реакция отрядного и солдатского комитетов была, конечно, иной. Они считали, что судьбу отряда, как и судьбу всей России, должно решить Учредительное собрание{11}.
  В лагере Курно на призыв Лохвицкого сформировать русский легион откликнулись 266 волонтёров. Столь незначительное число добровольцев Лохвицкий объяснял тем, что Россия заключила перемирие и вела переговоры о мире, а также усилением влияния большевистской пропаганды{12}. Он был уверен, что если бы его просьбу удовлетворили ранее, три месяца назад, число добровольцев оказалось значительно больше. Первая партия волонтёров, оставшихся верными союзническим обязательствам, была вскоре направлена в Марокканскую ударную дивизию. К апрелю 1918 г. были сформированы уже почти четыре батальона русского легиона, которые вплоть до заключения перемирия союзников с Германией сражались с исключительным героизмом, дошли до берегов Рейна и получили признание как Русский Легион Чести{13}.
  Из солдат 2-й категории формировались рабочие роты по 500 человек. Эта дешёвая рабочая сила использовалась не только на общественных и военных работах, но и частными предпринимателями, против чего возражал Занкевич. Однако очень многие русские солдаты, особенно в первые дни «триажа», отказывались и воевать и работать на французов, переходя в третью категорию и обрекая себя тем самым на каторжные работы. Они наивно верили, что таким образом смогут добиться скорейшего возвращения на родину.
  2-й дивизия РЭК в декабре 1917 г. находилась ещё в окопах Салоникского фронта, а 4-й полк продолжал до конца января 1918 г. «терпеливо стоять на боевом участке, чем оказал, – как писал новый начальник дивизии генерал Тарановский, – важнейшую услугу всей французской
[200]
восточной армии, ибо если бы фронт дивизии был открыт, то всё дело союзников в Македонии было бы скомпрометировано»{14}.
В связи с участившимися случаями братания в окопах русских, немецких и болгарских солдат в период Брест-Литовских переговоров, распространением большевистских настроений, маршал Фош и генерал Саррайль приняли решение о выводе русских войск с Салоникского фронта и распространении на 2-ю дивизию действий декабрьских инструкций о расформировании и сортировке солдат по категориям, высылке непокорных в Тунис{15}.
Французское правительство, обеспокоенное строптивостью русских солдат, их большой концентрацией в Северной Африке, принимало меры к их переходу в другие категории, искало варианты их репатриации.
  В секретном письме Занкевичу от 6 января 1918 г. военный министр Франции Ф.Клемансо изложил проект репатриации части 2-й дивизии на родину через Америку и Владивосток (с согласия американского правительства) на кораблях, доставлявших во Францию американских солдат. Но в ответном письме Занкевич, напомнив о своих неоднократных просьбах летом 1917 г. о немедленной репатриации русских войск, в январе 1918 г. посчитал этот путь репатриации нежелательным. Он писал: «Союзники крайне озабочены, чтобы транссибирская магистраль не попала в руки максималистов, что позволило бы им стать хозяевами положения в Сибири. Владивостокский порт, как и транссибирская магистраль, поэтому приобретают исключительно важное значение, и я боюсь, что отправка этим путём контингентов, мораль и дисциплина которых пошатнулись, может представить определённую опасность»{16}.
  В это же время в Военном министерстве обсуждалась возможность транспортировки русских войск из Салоник через Порт-Саид в Индокитай, где предполагалось сформировать для их охраны четыре батальона солдат индо-китайских войск. Но Восьмое управление министерства посчитало, что присутствие 15 тыс. русских в колониях Индокитая обернётся для этих колоний тяжёлым бременем, так как русские и там не захотят работать и могут даже спровоцировать волнения. Поэтому оно предложило высадить их во Владивостоке. Представители других управлений министерства предлагали временно изолировать русских в
[201]
порту Мудрос (о.Лемнос) до начала навигации, а в конце апреля – начале мая перевезти их в Архангельск{17}.
  В конце января 1918 г. советское правительство, не желавшее, чтобы русские солдаты воевали на Западном фронте, и ещё в конце декабря 1917 г. требовавшее вернуть их с Салоникского фронта, нотой в адрес посольства Франции в России выразило просьбу о репатриации 2-й дивизии на трёх русских военных кораблях, находившихся в Средиземном море. При этом, «принимая во внимание общее международное положение», оно отклонило предложение Германии (также заинтересованной в их выводе с западного фронта) пропустить русские бригады вместе с вооружением через свой фронт{18}. Посол Франции в России Ж.Нуланс предлагал сначала выяснить, что намерена предпринять новая российская власть в ответ на возобновление немецкого наступления. Начальник французской военной миссии в России генерал Ниссель высказался против предложенного Германией варианта: возвращение русских в Россию через Болгарию, Австрию или Дарданеллы. В случае же согласия французского правительства на репатриацию, следовало, по его мнению, в обмен на это потребовать (в качестве гарантий) транспортировки из России во Францию чехословацкого корпуса (20 тыс.), поляков (6 тыс.) и югославов, повставки ей 200 полевых пушек с тем, чтобы использовать русские боеприпасы, хранящиеся на французских складах, а также переуступку военного имущества, уже поставленного России{19}.
  Своё предложение французам высказал в феврале 1918 г. Алексей Игнатьев: он готов взять на себя поиск необходимых морских транспортов в Норвегии, если Англия согласится доставить сотню русских (сомнительной репутации) до норвежского порта; на обратном пути из Мурманска можно было бы репатриировать из России членом французской военной миссии. В марте Игнатьев поспешил уведомить русских офицеров о двух возможных способах их возвращения в Россию: на казённом пароходе прямого сообщения Франция-Мурманск или за их счёт «одиночным порядком через Англию, Норвегию, Швецию»{20}.
  Судя по имеющейся в архиве телеграмме военного министра в МИД Франции от 3 марта 1918 г., французское правительство начало изучать возможность репатриации русских бригад на Владивосток (если будет получено согласие США и Японии) в обмен на транспортировку из России во Францию чехословацкого и польского корпусов, предложив послу Ж.Нулансу начать по этому поводу переговоры с советским правительством{21}. Обмен не состоялся из-за отказа Антанты разоружить чехов в случае их эвакуации из России
[202]
в связи с новым планами по их использованию в интервенции.
  Гражданская война в России, усугубившаяся внешним вмешательством, трагически сказалась на судьбе тысяч наших соотечественников, оторванных от родины. Они всё больше становились чем-то вроде разменной монеты в руках политиков.
  В марте 1918 г. при содействии английского военного министерства в Сен-Мало (Франция) удалось подготовить первую партию репатриантов: инвалидов и «реформированных», т.е. освобождённых от воинской повинности. Только из госпиталей было набрано 611 человек, из них 150 инвалидов. Всего 31 марта 1918 г. из Сен-Мало в Гавр выехали 711 солдат и офицеров. Далее их путь лежал через Саутгемптон на пароходе «Моннас Куин» в английский порт Ньюкастл, где отряд пополнили гражданские лица и экипаж реквизированных Англией русских кораблей. 20 апреля 1918 г. английский пароход «Хантсенд» доставил первых репатриантов в Мурманск.
  В архиве сохранились отчёты русского врача Вебера, начальника медицинской службы бригад в Лавале, сопровождавшего репатриантов в Гавр, фрацузского офицера Дюбуана, сопровождавшего их до порта Ньюкастл, и капитана Пандарьеса, офицера связи с французское военной миссией в России, сдавшего их в порту Мурманска. Капитан Дюбуан, как и врач Вебер, никаких беспорядков во время пути не отметили. Зато в отчёте капитана Пандарьеса много места было отведено описанию «очень плохого умонастроения солдат», исключительной враждебности этих «озлобленных и ослеплённых политическими пристрастиями людей» к Франции, их жалобам на русских офицеров и генералов корпуса{22}.
  По прибытии в Мурманск жалобы солдат стали достоянием гласности. В этой связи Ж. Нуланс и генконсул Гренар предлагали в своих письмах во Францию сделать от имени французского правительства заявление. В ответ французское правительство потребовало от своих представителей в России решительно опровергнуть «лживые» жалобы репатриантов и довести до сведения советского правительства, что отношение к русским солдатам во Франции такое же, как и к французским, что «реформированным» военным платят пособия, предусмотренные законом, что русские солдаты пользуются и отпусками, и санаториями, а их жалованье даже превышает жалованье французских солдат{23}.
  Подобного рода заявления французское правительство делало в то время, когда для русских солдат, которых всё более воспринимали как представителей большевистской России, мечтавшей о мировой революции, всё чаще называя их «красными солдатами», во Франции создавались спецроты-тюрьмы, а в Северной Африке – дисциплинарные спецбатальоны с нечеловеческими условиями содержания с определённой целью физически и морально сломить русских солдат, рвавшихся на родину, вынудить их перейти в первую и вторую категорию; в то время,
[203]
когда солдаты всё более ощущали себя военнопленными в стране, которая в 1916 г. встречала их цветами.
  В мае 1918 г. была предпринята попытка репатриировать из Франции в Архангельск через Ньюкастл ещё одну партию инвалидов, «реформированных» и военнослужащих старших возрастов (1295 солдат и 27 офицеров). Отряд прибыл в Гавр из разных районов Франции с 11 по 17 мая{24}. Но в связи с тем, что английское адмиралтейство посчитало нужным использовать для других целей корабль, предназначенный для репатриации русского отряда, французские власти дали указание 23 мая вернуть его из Гавра во внутренние воды Франции и вновь развести по госпиталям и рабочим командам{25}. Нетрудно представить себе жестокое разочарование наших солдат, которые надеялись через две недели увидеть наконец родину. Об этом разочаровании красноречиво свидетельствует листовка, найденная в госпитале Сен-Серван, и письмо русских инвалидов из департамента Ренн, опубликованное 12 июля 1918 г. в газете Отрядного комитета 1-й дивизии «Русский солдат-гражданин во Франции»{26}.
Репатриация РЭК была с этого времени приостановлена из-за позиции английского правительства, противившегося, как и в 1917 г., возвращению в Россию воинских контингентов{27}.
  Между тем в славянское бюро военного министерства Франции, к начальнику русской базы в Лавале стекались сведения о готовности русских военных возвратиться на родину через Порт-Саид, Дальний Восток, Англию, Швецию. Группа русских инвалидов в г.Сен-Ло направила адмиралу Легу прошение с просьбой о скорейшей их отправке домой «хотя на товарных пароходах», так как, писали они, «сердца наши изболелись о погибающей нашей родине и о семействах наших, от которых вот уже скоро год, как не получаем никаких известий»{28}.
  Начался период бесконечных поисков французской администрацией путей репатриации, в частности, через Швецию. Она была готова оплатить расходы офицеров, пожелавших ранее выехать этим путём на свои средства.
  В свою очередь, советское правительство ходатайствовало перед швейцарским и германским правительствами о разрешении на проезд русских солдат через территории их государств, обязуясь возместить расходы по их доставке.
  Во время встречи в июле 1918 г. французских и английских дипломатов в Москве с Г.В. Чичериным по поводу отъезда их военной миссий из
[204]
России глава советской дипломатии вновь коснулся проблемы репатриации русских солдат из Франции, допустив, что отъезд военных миссий Антанты и репатриация могут быть и не связаны, хотя очевидно, что решение одного вопроса облегчит решение другого.
  Генконсул Франции в России Гренар и военный атташе генерал Ж.-Ф. Лавернь настойчиво просили своё правительство подтвердить согласие на репатриацию русских сообщением о том, что меры по их ближайшей отправке принимаются. Это, уверяли они, произведёт благоприятное впечатление на общественное мнение в России и лишит большевиков одной из самых сильных козырей против Антанты, тем более что дипломатические, консульские представители, сотрудники военных миссий Англии и Франции уже готовились к отъезду через Архангельск. Впрочем, как писал Гренар, французское правительство могло бы регулировать репатриацию русских как ему удобно.
  13 августа Гренар через шведского представителя в России передал в МИД Франции сообщение, что Г.В.Чичерин дал письменное обязательство обеспечить отъезд французского персонала, если французское правительство согласится на участие в репатриации русских Международного Красного Креста и трёх представителей советского Красного Креста. МИД Франции такое согласие дал{29}.
  Славянское бюро военного министерства Франции, ссылаясь на настойчивые просьбы Гренара и Лаверня, предложило МИД Франции настаивать на том, чтобы английское правительство оказало помощь в репатриации русских. Идею – сформировать русский отряд из добровольцев для отправки в Мурманск под командование Антанты – оно сначала не сочло удачной, так как это не решило бы проблему репатриации, к тому же не было уверенности, что, ступив на родную землю, русские солдаты «останутся на своём посту»{30}.
  В начале сентября 1918 г. славянское бюро подготовило справку, содержавшую варианты репатриации: через Швейцарию, Швецию, Владивосток или Мурманск. Возможность возвращения русских через Швейцарию, чего добивалась советская сторона, была им отвергнута, так как для этого требовалось согласие Германии; в случае его получения появлялись опасения, что Германия задержит русских солдат под каким-нибудь предлогом и использует их либо в качестве рабочей силы, либо как повод для агитации против Антанты. Путь через Владивосток по причине дальности также посчитали неприемлемым. Для проезда через Швецию требовалось согласие Стокгольма и Лондона. Но, как вскоре выяснилось, пароходы в порту Ревель, куда репатрианты должны были бы прибыть, контролировались немецкими властями, в связи с чем возвращение через Швецию представлялось невозможным. Оставался один путь – при содействии и согласии Англии – через северные порты России, куда предлагалось направить воинский контингент, на верность и надёжность которого в результате тщательного отбора Франция могла бы рассчитывать, другими словами, могла бы использовать его в начавшейся
[205]
военной интервенции против России. Это оценивалось как позитивный момент репатриации.
  Отрицательные стороны возвращения русских солдат на родину чиновникам славянского бюро виделись в следующем: сокращение числа рабочих рук во Франции, возрастание антифранцузских настроений в России, опасность пребывания в военной зоне «нездоровых элементов», «лишних ртов» (имелись в виду нетрудоспособные солдаты), так как в случае массовой репатриации через Мурманск или Архангельск потребуется сконцентрировать все русские контингенты во внутренних районах Франции в ожидании отъезда{31}.
  В это время МИД Франции через шведское правительство стало известно, что в связи с боевыми действиями в районе Двины, возвращение союзных консульств на родину через Архангельск невозможно. Велись переговоры с советским правительством об их выезде через Сибирь и об освобождении арестованных в России англичан и французов. Французское и английское правительства чрез шведского консула были уведомлены, что переговоры могут дать положительные результаты только в том случае, если англичане гарантируют жизнь арестованным в Англии большевикам и если чехословацкое командование не расстреляет захваченных в плен в Самаре комиссаров, в противном случае в Москве будут расстреляны два арестованных чеха.
  После ареста в августе 1918 г. в Москве британского дипломата Брюса Локкарта и ответной акции английского правительства – ареста полномочного представителя Советской России М.М. Литвинова почти всех работников полпредства, возвращение дипломатов Франции и Англии из России (а именно, их консульских миссий и персонала военных атташе) было поставлено в прямую зависимость от освобождения и возвращения на родину Литвинова и его персонала, а бывшей французской военной миссии – от репатриации РЭК{32}, конкретно, от того, когда делегация советского Красного Креста во Франции сообщит, что первый поезд с русскими солдатами прибыл в Швейцарию. Поверенный в делах Франции в России представитель Дании Скавениус пытался убедить советские власти, что «слову Франции не верят» и имеют надёжную информацию о том, что русских солдат принуждают работать во Франции. Если это будет продолжаться, заявили ему, то французов, задержанных в России, тоже заставят работать{33}.
[206]
  В октябре 1918 г. весь персонал французского консульства и военного атташе в России вернулся на родину, кроме трёх арестованных лиц – Э. дю Кастеля, Дарси и А.Мазона, которых советская сторона отказалась признать как дипломатов и включила в список членом расформированной военной миссии.{34}
  Несмотря на просьбу Франции задержать при проезде через Норвегию и Швецию Литвинова и членом его миссии, пока не будут возвращены дю Кастель, Дарси и Мазон, Литвинов со своими сотрудниками благополучно вернулся на родину. В связи с этим французское правительство выразило протест английскому, шведскому, датскому и советскому правительствам и заявило последнему, что до возвращения трёх французских гражданских лиц никакого нового обмена не будет{35}.
  Таким образом, репатриация почти 40 тыс. русских военных оказалась в зависимости от судьбы трёх французов, а также нескольких десятков сотрудников французское военной миссии и гражданских лиц, арестованных «по обвинению в заговоре против советской власти».
Но опасаясь за жизнь сограждан, французское правительство продолжало обсуждать пути репатриации русских солдат, которую намеревалось
[207]
начать после возвращения дю Кастеля, Дарси и Мазона. Предложенный большевиками морской путь репатриации был ими отвергнут, так как присутствие во французских портах советских судов, которые готовы было предоставить советское правительство, оценивалось как откровенно «неуместное». Остановились на варианте сухопутного возвращения через Швейцарию.
  Предвидя массовый характер репатриации, неприязнь солдат к бывшему союзному правительству, что в разгар гражданской войны и интервенции в России представляло для Франции потенциальную опасность, к тому же не желая вести переговоры с Германией, МИД Франции пришёл к выводу, что сразу весь корпус репатриировать невозможно. В инструкциях послу Франции в Берне Дютасте Пишон 1 ноября 1918 г. писал: «Желательно сократить до минимума предложения большевиков по репатриации. Было бы предпочтительнее их вовсе не учитывать, но мы должны соблюсти обязательства, взятые на себя правительством. Если мы ничего не сделаем, то большевики воспользуются нарушением наших обещаний, и мы будем рисковать нашими жизнями своих граждан в России. Поэтому абсолютно необходимо что-то сделать. В то же время мы можем прикрыться формулировкой, которая была использована в моей телеграмме от 13 августа, предусматривающей, что репатриация будет зависеть от средств, которыми мы располагаем»{36}.
  Военный министр Ж. Клемансо тоже считал, что репатриация всего корпуса не очень желательна, ибо Франция лишится очень нужных ей рабочих рук, а кроме того, прервётся начатая французскими властями деятельность по «изменению менталитета людей, которые предвзято смотрят на нас как на угнетателей»{37}. Но так как Франция была связана обещанием, он предложил начать репатриацию через Швейцарию с отправки 80 «реформированных», подготовленных для отъезда ещё в мае, пополнив эту группу нетрудоспособными и приняв меры предосторожности по пути их следования через Германию, чтобы их не использовали для пропагандисткой кампании против Антанты. Инвалидов и больных солдат из Северной Африки и Салоник предполагалось эвакуировать по Чёрному морю в Южную Россию.
  8 октября 1918 г. из России во Францию выехали три представителя советского Красного Креста для контроля за эвакуацией русских солдат. Двое из низ, И.П. Орлов и И. Савицкий, отправились туда через Германию, третий – через Швецию. Опасаясь, что они попытаются использовать свою поездку для большевистской пропаганды, французское правительство решило не допустить приезда делегации во Францию, а вести переговоры по выработке условий обмена в Швейцарии с участием представителей швейцарского и советского Красного Креста и заместителя начальника русской базы в Лавале полковника Баржоне. Но в первой половине ноября швейцарское правительство приняло решение о выдворении из страны всех представителей Советской России, обвинив их
[208]
в подготовке всеобщей забастовки в Швейцарии. Покинули её территорию и три представителя советского Красного креста. Швейцария отказалась от участия в переговорах с советским правительством о репатриации солдат через её территорию. Таким образом, очередной вариант репатриации был вновь сорван. В конце ноября генконсул Дании в России сообщил французскому правительству, что над арестованными французскими офицерами нависла угроза расстрела, так как ЧК располагает неопровержимыми доказательствами их участия в заговоре против Советов. Протесты генконсула отсрочили вынесение смертного приговора, но Франция, опасаясь худшего, вынуждена была вернуться к вопросу о репатриации РЭК, приняв во внимание, что репатриировать солдат в районы, находящиеся под властью большевиков, опасно. Как писал заместитель начальника штаба французской армии генерал Галлье, это означало бы «почти неминуемо сделать их солдатами Красной гвардии, если не из убеждения, то по крайней мере в надежде быть материально обеспеченными. Следует так провести сортировку русских, – писал он далее, – чтобы репатриировать выходцев только их тех районов, которые находятся под нашим влиянием»{38}.
Во Франции вновь вернулись к возможности репатриации через Балтику. Министром иностранных дел был предложен такой вариант: использовать один из кораблей, перевозивших французских военнопленных из Восточной Пруссии, для обмена 1200 русских во Франции в одном из Балтийских портов на 100 французских заложников, которых доставит советская сторона, а на обратном пути в одном из портов Восточной Пруссии взять на борт французских военнопленных.
  Советское правительство обратилось с просьбой к французскому правительству допустить на её территорию новую миссию Красного Креста в составе – Д.З. Мануильского (глава), И. Арманд и Давтян – для контроля за репатриацией русских солдат. Но так как первая партия из 1150 русских военных и 57 гражданских лиц была сформирована и дата её отправки на родину намечена на начало января 1919 г., то стороны договорились, что после её приезда в Россию пароход заберёт часть французских заложников (26 военнослужащих и 42 гражданских лица) и миссию Мануильского, которая будет контролировать отъезд второй партии русских солдат из Франции в обмен на оставшихся в России французов{39}.
  16 января 1919 г. пароход «Мегаллас Геллас» с первой партией русских репатриантов на борту покинул порт Дюнкерка. Таким образом, к февралю 1919 г. из Франции было репатриировано всего около 2 тыс. человек.
  22 февраля в Дюнкерк прибыл пароход «Русь» с миссией Д.З. Мануильского и французскими гражданами на борту. Прибывшие во Францию советские делегаты оказались на положении арестованных и были
[209]
лишены не только возможности участвовать в подготовке отъезда русских военных, но и посещать лагеря бывших русских военнопленных в Германии, которых во Франции скопилось после подписания перемирия около 30 тыс.
  Чем же вызваны были столь суровые меры по отношению к советской делегации? Обратимся к французским документам.
  С начала февраля в военное, финансовое министерства и МИД Франции начали поступать от французской разведки и французских дипломатических представителей в Женеве, Стокгольме и Хельсинки панические телеграммы, в которых сообщалось о предстоящем приезде во Францию трёх представителей советского Красного Креста якобы для организации серии террористических актов против членов французского правительства и правительства стран Антанты и ведения большевистской пропаганды. Под предлогом урегулирования вопросов, связанных с содержанием и репатриацией русских военных, советские представители якобы везли с собой несколько миллионов рублей, вопреки официально ими заявленных 1350 тыс. В телеграммах говорилось, что именно на средства миссии Красного Креста была организована большевистская пропаганда во многих странах. В ответ на это министерство финансов принимает меры, направленные на ограничение ввоза русских денег, запрещает их обмен, а генеральный комиссар управления по национальной безопасности Франции Винтер направляет соответствующие инструкции командующему флотом и спецкомиссару полиции Дюнкерка, куда должен был прибыть пароход «Русь». Из представителей различных министерств была создана военная миссия во главе с полковником Верленом для предупреждения пропаганды и возможных контактов членом советской делегации с частными лицами. Инструкциями предписывались следующие меры: до прибытия Верлена не пускать делегатов на берег; представителям таможни и полиции производить обыск членом делегации и трёх её секретарей; произвести осмотр багажа; изъять, кроме 500 франков, всю имеющуюся у низ наличность (которую следовало поместить в филиал французского банка в Дюнкерке, снимать деньги со счёта разрешалось только с ведома полковника Верлена). Телеграфом делегация могла пользоваться только через Верлена.
  3 февраля спецкомиссар полиции сообщил Винтеру о прибытии накануне в порт Дюнкерка парохода «Русь» и выполнении всех требований инструкции, в частности, что ночью миссия Верлена изучила все документы, бывшие в багаже делегации, и пришла к выводу, что они составлены исключительно на русском языке и не представляют интереса, что делегация имеет при себе 1 505 191 руб. и 49 тыс. фр., что члены делегации после соблюдения всех формальностей были переданы в распоряжение миссии Варлена. Затем их привезли в небольшую гостиницу в Малё-Бен, в нескольких километрах от Дюнкерка, где разместилась и сама французская миссия{40}.
[210]   7 марта ею было перехвачено письмо, адресованное Д.Мануильскому Александром Нагорновым, назначенным в декабре 1917 г. консулом в Марсель, согласно официальной телеграмме И.А.Залкинда. Французское правительство, зная об этом, тем не менее препятствовало его связям с Россией. Нагорнов писал, что русская колония с тревогой ожидает, удастся ли Мануильскому приехать в Париж; что он поддерживает связь с председателем созданного ею военного комитета по репатриации; если Мануильскому всё-таки не удастся приехать в Париж, он готов быт его представителем в Париже и в случае согласия просит известить его об этом телеграммой{41}. Разумеется, это письмо до Мануильского не дошло.
  Делегация вынуждена была покинуть Францию, так и не выполнив своей миссии. Пароход «Дюмон д’Юрвиль» доставил её на родину вместе с тысячью репатриантов после вынужденной трёхнедельной задержки в финском порту Ганг.
  В связи с событиями в России десятки тысяч «незанятых» русских офицеров и солдат, оказавшихся за пределами родины, сотни тысяч русских военнопленных воспринимались обеими сторонами как огромный людской резервуар, потенциальный источник для пополнения воюющих армий. Планы бывших союзников России совпадали с планами русской политической эмиграции, с планами командования белых армий – репатриировать русских военных в районы, находившиеся под их контролем, где они невольно становились солдатами этих армий{42}.
  В феврале 1919 г., по просьбе А.В. Колчака, контр-адмирал С.С. Погуляев был назначен французским правительством начальником Особого русского управления по делам русских военных и военнопленных, находившихся за пределами России. Управление было создано с целью координации деятельности русских эмигрантских группировок, желавших заниматься репатриацией, и устранения разногласия между ними{43}.
  Летом 1919 г. началась активная репатриация РЭК, прежде всего с Восточного фронта, по Чёрному морю в южные порты России. Она была увязана с репатриацией русских военнопленных из Франции и центральных
[211]
держав{44}. Согласно приказу А.И. Деникина, все офицерам, находившимся в балканских странах, предписывалось присоединиться к белой армии на юге России. Сохранилось много свидетельств о фактах насильственной отправки солдат и офицеров в армию Деникина, где отказывавшихся участвовать в гражданской войне расстреливали и вешали{45}.
  В связи с репатриацией солдат в порты, бывшие под контролем деникинских войск, Г.В. Чичерин не раз направлял соответствующие ноты протесты французскому правительству, в одной из которых, в частности, говорилось, что «подвергая опасности жинь русских солдат, оно подвергает той же опасности жизнь своих собственных граждан» в России{46}.
  Документы Военного комитета Антанты дают возможность проследить, насколько судьба наших солдат зависела от её военно-стратегических планов в России. Свидетельствуют они и о нежелании Франции считаться с техническими трудностями приёма Деникиным нового пополнения. Вот краткое содержание этих документов.
  11 июля 1919 г. глава британской военной делегации на Парижской мирной конференции генерал Твейтс в письме начальнику генштаба Антанты генералу М. Вейгану просил приостановить репатриацию русских солдат из Салоник в Южную Россию в связи с тем, что большая часть их «поражена большевизмом». Он напомнил о безуспешных протестах Деникина против репатриации их в Севастополь, только что освобождённый от Красной Армии. Твейтс считал неуместным вновь вводить в этот район «солдат-большевиков», так как это помешало бы операциям Деникина, «в успехе которых, – писал он, – наша единственная надежда уравновесить превосходство большевиков в боях против Колчака». Твейтс просил отнестись к его просьбе как к очень срочной, и если приостановить репатриацию уже невозможно, то осуществлять её в Одессу, а не в Крым.
[212]
  Маршал Фош, информируя об этой просьбе Клемансо, согласился с доводами генерала Твейтса, сочтя, что «было бы неуместно в момент, когда армия Деникина успешно продвигается к Москве, высаживать сомнительные части в тыл этих войск. Высадка в Одессе, напротив, представляется менее неуместной в том плане, что большевистские настроения русских из Салоник довольно определенны, а образ их мыслей сейчас ближе к образу мыслей из банд Григорьева, чем Добровольческой армии».
  20 августа поступила новая просьба английского представителя маршалу Фошу – приостановить репатриацию русских, но теперь уже в Одессу, по причине срочных военных операций Деникина на этом направлении. И вновь французское правительство идёт навстречу, приостановив на две недели посадку русских солдат на пароход во Франции, возвращает в Константинополь другой пароход, уже достигший Одессы с репатриантами на борту. Но Фош тем не мене настаивает на необходимости продолжить репатриацию русских из Франции в Южную Россию, которая, по его мнению, не должна зависеть от меняющейся военной ситуации в этом районе, и даже предупреждает, что в случае противодействия Франция будет вынуждена сопровождать суда с репатриантами французским военными кораблями.
  Деникин, не успевая обустраивать прибывавших солдат, просил репатриировать выходцев из северных губерний России через порты Балтики и Архангельск. Но Фош решительно заявил, что из-за отсутствия транспорта эту просьбу удовлетворить невозможно, что репатриация будет продолжена в те порты Южной России, которые укажет Деникин, и просил передать ему через британскую миссию при его штабе «не чинить никаких препятствий операциям по репатриации, которые должны возобновиться со дня на день и не могут быть отложены. Нужно срочно избавляться от нежелательных элементов»…
  В конце ноября очередная просьба Деникина – приостановить репатриацию русских солдат из Франции и русских военнопленных из центральных держав в Южную Россию или хотя бы осуществлять её с интервалами. После того, как одному из французских кораблей был запрещён вход в Новороссийск и Одессу, новый главнокомандующий союзными войсками на Восточном фронте генерал Франше д’Эспере получил указание «не допускать никаких обструкций» этой репатриации, которая возобновилась с середины декабря{47}.
  20 апреля 1920 г. в Копенгагене М.М.Литвиновым и французским консулом Дюшеном было подписано соглашение об обмене всех французов в России (около 900 человек), все судебные разбирательства против которых прекращаются, на русских, находящихся на территории Франции (около 22 тыс.). В соглашении содержалось заверение
[213]
французского правительства о его невмешательстве во внутренние дела России{48}.
  На следующий день Литвинов направил Дюшену письмо, содержавшее просьбу об отправке первым же транспортом на родину русских солдат, находившихся в тюрьмах или подвергавшихся режиму строго содержания (знаменитый режим «Б»){49}.
  Французская сторона в одной из нот уверяла, что к июню 1920 г. на родину было возвращено 47 289 русских солдат. Чичерин, опровергая это, назвал цифру в 15 тыс.{50}.
  В радиограмме от 25 августа 1920 г. министр иностранных дел Франции Александр Мильеран уведомлял советскую сторону, что его правительство обязуется обеспечить отправление последнего эшелона русских из Франции к 15 сентября, а из Алжира – к 20 сентября, и потребовал от советской стороны доставить всех французских пленных на финляндскую границу или в Одессу к 1 октября. Завершил Мильеран радиограмму такой фразой: «Если к 1 октября отправка французов из России будет задержана вопреки их желанию, то я сочту себя вынужденным предложить командованию французского флота обеспечить необходимые гарантии на юге России»{51}.
  Советское правительство восприняло эти слова как угрозу наступательных операций французского флота в Чёрном море, о чём и заявило в ноте от 25 сентября 1920 г.; требование о возвращении всех французских граждан оно сочло необоснованным, так как репатриация русских к этой дате французской стороной не была осуществлена{52}.
  Но, обменявшись колкостями, обе стороны всё-таки следовали достигнутым договорённостям. Судя по письму Мильерана маршалу Фошу, отправленному через два дня после радиограммы Чичерину (27 августа), МИД Франции занял довольно твёрдую позицию по выполнению обязательств соглашения от 20 апреля 1920 г. Он отклонил просьбу генерала Е.К.Миллера, поддержанную маршалом Фошем, немедленно приостановить репатриацию русских на Одессу из опасения, что они послужат укреплению сил Красной Армии. Мильеран считал, что, хотя, Франция и
[214]
решила поддержать правительство Врангеля, она обязана выполнять условия соглашения, чтобы вызволить из России всех арестованных французов, которые могли не перенести приближающуюся суровую русскую зиму.
  Советская сторона, не дожидаясь возвращения из Франции последних эшелонов с русскими, 2 октября передала французов, пожелавших выехать на родину, финляндским властям. 40 французов были репатриированы из Одессы 1 января 1921 г.{54}.
  С французской стороной продолжал уточняться список её граждан, разбросанных по всей территории России, для дальнейшей их репатриации. В мае 1921 г. в Одессе ожидали отправки 38 французов. Но французское правительство отнеслось к ним крайне подозрительно, предположив, что среди них есть агенты большевиков{55}.
  По данным советской стороны, на март 1921 г. во Франции, в лагерях Северной Африки и на Балканах продолжилось насильственное задержание 25 тыс. русских военных. Но через неделю МИД Франции сообщил о выполнении всех пунктов Копенгагенского соглашения и репатриации на родину всех желающих за счёт французского правительства{56}.
  В действительности, после репатриации основной массы солдат экспедиционного корпуса и военнопленных во Франции оставалось ещё много русских военных, к которым присоединились солдаты разгромленных в России белых армий и которые, поверив объявленной советским правительством амнистии, тоже хотели вернуться на родину.
  Советское правительство предложило послать во Францию контрольную комиссию по проверке выполнения условий Копенгагенского соглашения, выразив одновременно протес против репатриации оставшихся русских за счёт советской стороны, о чём шла речь в ноте МИД Франции от 8 апреля 1921 г. Только в октябре 1922 г. Франция известила о согласии принять в Марселе делегацию Российского общества Красного Креста (РОКК) во главе с А.М. Устиновым. И только в начале июня 1923 г. делегация, ожидавшая
[215]
в Берлине с декабря 1922 г. разрешения на въезд во Францию, была наконец допущена в Марсель. Отношение к ней было столь же настороженным, как и к миссии Мануильского в 1919 г.{57}.
  Имеются следующие архивные свидетельства о миссии Устинова «по репатриации красных солдат, интернированных во Франции в 1917 г.». 19 июня 1923 г. Устинов вместе со спецкомиссаром Марселя Грегори и представителями французских военных властей обеспечивал погрузку первого эшелона из 700 репатриантов на пароход «Брага». 23 июня Устинов вился во Второе бюро военного министерства Франции, чтобы поблагодарить военного министра за организацию встречи в Марселе репатриантов и их посадки на пароход, особенно выделив заслуги капитана А. Перлье{58}. Устинов передал через него письмо в генштаб французской армии. В нём он сообщал, что получил огромное число просьб от русских беженцев во Франции, которых не уведомили об отплытии парохода «Брага» и которые тоже хотят вернуться на родину. Он был убеждён, что к августу, когда намечалась новая отправка, поступит ещё много таких просьб и настаивал на их удовлетворении. Вопрос кредитов на отправку не может быть помехой, так как, писал он, израсходована только треть средств. В военном министерстве Устинову посоветовали обратиться в МИД. Однако чиновник, встретивший его у поезда при его проезде из Парижа в Марсель, заявил от имени французского правительства, что он должен покинуть Францию этим же вечером.
  Просьбу советского правительства на отправку новой делегации РОКК французское правительство отклонило, сообщив 12 декабря 1923 г., что только 20 солдат с двумя женщинами четырьмя детьми выразили желание уехать на родину. Но советское правительство не пожелало их принять, не имея о них никаких сведений, видимо, предположив, как ранее французская сторона, что они вражеские агенты{59}. Круг замкнулся.
  В ноябре 1924 г. группой русских военных из состава бывшего экспедиционного корпуса в Париже был создан Союз возвращения на родину, имевший филиалы во многих городах Франции{60}. Как известно, позже в эту организацию, сменившую в 1937 г. своё название на Союз друзей советской родины, проникли агенты ГПУ.
[216]


{1} Общие потери только 1-й бригады в битве под Курси составили 70 офицеров и 4472 солдата (Российский государственный военно-исторический архив. Ф.2003. Оп.1. Д.1151. Л.143. Далее: РГВИА). По свидетельству начальника 2-й бригады генерала Дитерихса за восемь месяцев боевых действий в Македонии бригада потеряла убитыми, ранеными и контуженными более 4400 человек, более 8 тыс. прошли через госпитали. В мае 1917 г. Дитерихс докладывал: «Умышленно или случайно, но на долю бригады выпали самые тяжёлые боевые задачи на фронте французской армии» // Там же. Ф.1237. Оп.1. Д.10. Л.56-60).
{2} Правительство опасалось, что эвакуация помешает поставкам военного имущества русской армии, что контакт при эвакуации с соединениями на русском фронте позволит солдатам ощутить разницу между техническим оснащением французской и русской армий. Против отправки русских бригад из Франции на родину высказывались и представители английского адмиралтейства (Центр хранения историко-документальных коллекций. Ф.198. Оп.9а. Д.12068. Л.149, 161, 162; Д.12858. Л.152. Далее: ЦХИДК).
{3} РГВИА. Ф.15234. Оп.1. Д.7. Л.9.
{4} В мае 1917 г. 1-я и 3-я бригады были сведены в 1-ю дивизию во главе с генералом Н.А.Лохвицким, бывшим начальником 1-й бригады (Там же. Ф.15234. Оп.1. Д.7. Л.53).
{5} ЦХИДК. Ф.66. Оп.1. Д.1. Л.73.
{6} Временное правительство, способствовавшее своими приказами разложению экспедиционного корпуса, после июльских событий в Петрограде приняло чрезвычайные меры по восстановлению дисциплины в армии, в том числе потребовало приостановить действия приказа №213 в 1-й дивизии РЭК, немедленно ввести военно-революционные суды, смертную казнь и навести порядок в дивизии с помощью оружия. Сначала А.Ф. Керенский категорически запретил обращаться за помощью к французам, назвав это «недопустимым и неприличным». В свою очережь французское правительство предупреждало Занкевича о необходимости исключить кровопролитие при «усмирении» куртинцев. Но Занкевич, не снискавший, как и комиссар Временного правительства в 1-й дивизии Е.И. Рапп, ни доверия, ни уважения солдат, посчитал обстановку настолько непредсказуемой, что вынужден был (получив согласие Временного правительства) прибегнуть к помощи французского командования, которое, опасаясь бунта 8 тыс. вооружённых солдат, согласилось (после неоднократных просьб Занкевича и видя его беспомощность) предоставить для осады лагеря 5 тыс. своих солдат, часть которых была снята с фронта.
{7} Обращения куртинцев в французскому и русскому командованию с объяснением своих позиций, с просьбой отсрочить обстрел до проведения собрания солдатского комитета во внимание приняты не были. Одно из таких обращений было передано командующему 12-м французским военным округом генералу Л.Комби французским аббатом Лалироном, пытавшимся предотвратить братоубийство. См.: Poiteven P. Une bataille au centre de la France en 1917. La révolte des Armées russes au camps de la Courtine. Р., 1934. Р.45-47; РГВИА. Ф.15223. Оп.1. Д.40. Л.22-22об.
{8} ЦХИДК. Ф.198. Оп.9. Д.7295. Л.136. Со стороны усмирителей погиб один человек и 5 были ранены. Кроме того, случайными жертвами стали французские почтальоны: один погиб, ещё один был ранен. (РГВИА. Ф.15234. Оп.1. Д.65. Л.8об.). По данным отрядного комитета, погибли 8 человек и 44 были ранены (ЦХИДК. Ф.66. Оп.1. Д.1. Л.74.). Но по воспоминаниям солдат, жертв было гораздо больше. О Куртинском восстании см.: Деренковский Г.М. Восстание русских солдат во Франции в 1917 г. Ист. Зап. 1951. Вып.38. С.71-102).
{9} РГВИА. Ф.15237. Оп.1. Д.34. Л.181. Против ухода русской дивизии с Салоникского фронта были королевич Александр Сербский и главнокомандующий восточной союзнической армией генерал Саррайль (Там же. Ф.15230. Оп.1. Д.1. Л.8.). Начальник 2-й дивизии генерал И.М.Тарбеев, узнав о предполагавшейся отправке 1-й дивизии в Россию, писал в Главное управление Генштаба русской армии (ГУГШ) в сентябре 1917 г.: «Эта мера явится провокацией 2-й дивизии, которая получит доказательство того, что для исполнения желания вернуться в Россию достаточно возмущения. Стремление домой у 2-й дивизии несомненно сильнее развито, чем в 1-й, ввиду тягости несения службы в Македонии. Считаю долгом предупредить о возможных опасных последствиях перевозки 1-й дивизии» // Там же. Ф.15237. Оп.1. Д.34. Л.135-135об.
{10} Там же. Ф.5234. Оп.1. Д.85.
{11} Там же. Д.45. Л.220.
{12} Там же. Д.87. Л.24-26.
{13} 14 июля 1918 г. – в годовщину Дня взятия Бастилии – представителям Русского легиона было отказано в участии в параде, о чём просил французское командование российский военный агент во Франции Ал. Игнатьев. Подробнее о Русском легионе см.: Данилов Ю.Н. Русские отряды на французском и македонском фронтах. 1916-1918 гг. Париж, 1933.
{14} РГВИА. Ф.15230. Оп.1. Д.35. Л.155. О боевых действиях РЭК на Салоникском фронте см.: Писарев Ю.А. Русские войска на Салоникском фронте в 1916-1918 гг. // Ист. зап. 1966. Вып.79. С.109-138.
{15} Представитель русского командования при союзном штабе на Салоникском фронте генерал Артамонов информировал Занкевича: «Дивизионный комитет, полагавший ранее, что господство максималистов кратковременное, теперь переменил к ним отношение, видя в них единственное организованное правительство» (РГВИА. Ф.15234. Оп.1. Д.72. Л.8об.). При расформировании 2-й дивизии, которую перед тем, прибегнув к хитрости, разоружили (В итоге поспешно проведённого по французскому сценарию «триажа»), в третью категорию демонстративно перешли 11487 солдат, а после дополнительного опроса – 12676. Уже в январе 1918 г. первая партия этих людей оказалась в Бизерте (ЦХИДК. Ф.198. Оп.5. Д.58. Л.223-223об.).
{16} РГВИА. Ф.15234. Оп.1. Д.58. Л.6-8.
{17} ЦХИДК. Ф.198. Оп.5. Д.58. Л.219-222.
{18} РГВИА. Ф.15234. Оп.1. Д.72. Л.23; ЦХИДК. Ф.198. Оп.9а. Д.12085. Л.60; Документы внешней политики СССР (далее: ссылки на т.1-6). М., 1957-1962. Т.1. С.96-97.
{19} ЦХИДК. Ф.198. Оп.9а. Д.12085. Л.60, 168.
{20} Там же. Д.11928. Л.413; РГВИА. Ф.15236. Оп.1. Д.6. Л.12.
{21} ЦХИДК. Ф.198. Оп.5. Д.58. Л.203-206; Оп.9а. Д.11847. Л.56, 74, 75, 88, 94; Д.13170. Л.106, 223.
{22} Там же. Оп.8. Д.351. Л.259-261, 276, 284-287.
{23} Там же. Л.283; 50, 272, 279. Эти «привилегии», зафиксированные во французских инструкциях, на основную массу солдат не распространились.
{24} Два офицера, Малахов и Глухов, до прибытия парохода в Гавр содержались под арестом из опасения, вероятно, их большевистской агитации среди солдат. В Гавре произошёл и трагический инцидент: лейтенант Борис Романовский, пытавшийся покончить с собой, выстрелом из револьвера случайно смертельно ранил французского офицера Борне, находившегося неподалёку (ЦХИДК. Ф. 198. Оп. 8. Д. 351. Л. 18-23).
{25} Там же. Л.53; РГВИА. Ф.15236. Оп.2. Д.2. Л.31.
{26} ЦХИДК. Ф.198. Оп.8. Д.351. Л.289, 290, 301, 302.
{27} Там же. Л.209, 277.
{28} Там же. Л.195, 196.
{29} Там же. Л.238, 211, 237, 169; Документы внешней политики СССР. Т.1. С.422.
{30} ЦХИДК. Ф.198. Оп.8. Д.351. Л.254, 255; Ф.198. Оп.9. Д.3681. Л.689, 690.
{31} Там же. Ф.198. Оп.8. Д.351. Л.209-210, 213.
{32} Там же. Л.229, 104, 185, 186; Документы внешней политики СССР. Т.1. С.469, 470, 489.
{33} ЦХИДК. Ф.198. Оп.8. Д.351. Л.184, 186. В нотах Чичерина по поводу участия дипломатических представителей Англии и Франции в организации заговоров против советской власти можно проследить характерный «классовый подход» этой власти и к арестам иностранцев в России. Чичерин подчёркивал, что советское правительство не арестовывает представителей рабочего класса стран Антанты, аресты же представителей английской и французской буржуазии призывного возраста будут продолжаться и впредь, пока не прекратятся репрессии в районах, оккупированных войсками Антанты (см.: Документы внешней политики СССР. Т.1. С.469, 470, 489).
{34} Насколько правомерно считать их дипломатами, можно судить по следующим фактам. Майор Этьен дю Кастель с апреля 1916 г. состоял во французской военной миссии в Петербурге, в декабре 1917 г. находился в Архангельске, где был связан с «очень высокими русскими функционерами», в 1918 г. после ликвидации миссии стал сотрудником военного атташе при посольстве Франции в России (ЦХИДК. Ф.198. Оп.11. Д.198. Л.130; Ф.1735. Оп.1. Д.60. Л.157; Д.61. Л.12, 15; Д.64. Л.433-442; Ф.198. Оп.12. Д.319. Л.97).
Дарси, президент франко-русской торговой палаты, в 1918 г. временно исполнял обязанности торгового атташе при посольстве Франции, где была создана спецслужба для сбора сведений о русской промышленности, торговле, банках в целях обеспечения в будущем широкого участия Франции в «экономическом пробуждении России». Лаверню и Гренару было поручено направлять в посольство всю информацию относительно экономики России, мер, благоприятствующих защите и экспансии здесь французской торговли. Содержавшийся в советской тюрьме в качестве заложника, Дарси умер, так и не дождавшись освобождения. (Там же. Ф.1735. Оп.1. Д.61. Л.79, 80, 84, 86; Ф.198. Оп.9. Д.18660. Л.214).
Андре Мазон, доктор филологических наук, окончивший школу восточных языков – блестящий знаток славянских языков и древнерусской культуры. В начале войны записался добровольцем в армию. С ноября 1915 г. был прикомандирован ко 2-мц бюро Генштаба французской армии (разведка), в октябре 1917 г. получил задание от министерства образования собрать в России документы для библиотеки Музея войны. В декабре того же года в качестве переводчика был направлен во французскую службу пропаганды в России (служба политических информаций). В сентябре 1918 г. был арестован, содержался в тюрьме в Петрограде, затем в Москве, освобождён 12 декабря без права покидать Россию. Сохранился текст его письма брату из Москвы после выхода из тюрьмы: «…немного слаб, но нисколько не сломлен. Моё возвращение во Францию сейчас кажется невозможным. Тебе объяснят, почему. Только телеграфное вмешательство Лонге в мою пользу может устранить препятствия, если Браке захочет и сможет их разрешить… Без этого моё пребывание здесь может продлиться неопределённое время» (Там же. Ф.1735. Оп.1. Д.68. Л.1, 2; Ф.1. Оп.13. Д.24284. Л.3, 5; Оп.27. Д.12440. Л.29, 30). После возвращения на родину в марте 1919 г. Мазон продолжал изучать русскую литературу. Из хранящейся в архиве рукописной статьи Ю.Бруцкуса «Когда и где написано «Слово о полку Игореве»» узнаем, что «известный французский славист Мазон усомнился в подлинности «Слова» и за последнее время прочитал ряд лекций, в которых пытается доказать, что автор «Слова» заимствовал своё повествование из «Задонщины», произведения 14 века…» Там же. Ф.181. Оп.2. Д.18. Л.1).
{35} ЦХИДК. Ф.198. Оп.8. Д.351. Л.104-108.
{36} Там же. Л.170.
{37} Там же. Л.178.
{38} Там же. Л.113, 114.
{39} Документы внешней политики СССР. Т.2. С.11, 27, 28.
{40} ЦХИДК. Ф.1. Оп.13. Д.8411. Л.106-110, 114, 125, 126, 130, 131, 133; Ф.7. Оп.2. Д.2060. Л.69-83.
{41} Там же. Ф.1. Оп.14. Д.159. Л.10, 11.
{42} С января 1919 г. британское командование войсками интервентов на севере России планировало замену их русскими и такую же организацию этих войск, как в Сибири и на Юге России, путём привлечения для этого русских военных добровольцев из-за границы. Позже с просьбой к французским военным властям направить из Франции русских офицеров-добровольцев обратился бывший начальник 3-й бригады РЭК генерал В. Марушевский, возглавивший штаб белой армии Севера России (ЦХИДК. Ф.198. Оп.17. Д.544. Л.147, 148; Д.3. Л.178, 179; Оп.9. Д.16779. Л.41; РГВИА. Ф.15236. Оп.1. Д.7. Л.25; Д.13. Л.179).
{43} ЦХИДК. Ф.198. Оп.17. Д.395. Л.77, 78; Д.484. Л.237, 317; Оп.9а. Д.11928. Л.305-309; РГВИА. Ф.15236. Оп.1. Д.25. Л.15. С сентября 1919 г. эти функции, а также функции, связанные с военными поставками для белых армий, продолжал выполнять представитель белого командования генерал Д.Г. Щербачёв, а с июля 1920 г. – представитель П.В.Врангеля генерал Е.К. Миллер.
{44} К тому времени из 1,5 млн русских военнопленных в Германи оставалось ещё 250 тыс., тогда как все военнопленные союзных держав уже вернулись на родину. Если в начале 1919 г. перед межсоюзным комитетом по морским перевозкам стояла серьёзная проблема репатриации, в частности, по маршруту Восточное Средиземноморье – Адриатика – Чёрное море 14,6 тыс. русских во Франции, 9 тыс. в Алжире, 14 тыс. в Салониках (из состава бывшего РЭК) и 30 тыс. русских военнопленных во Франции, к тому же и транспортировки на Одессу 1,5 тыс. солдат 156-й французской дивизии и 36 тыс. греческих солдат, то в концу 1919 г. появилась новая проблема – вывод иностранных войск и репатриация военнопленных центральных держа с территории России.
{45} ЦХИДК. Ф.198. Оп.17. Д.488. Л.44; РГВИА. Ф.15236. Оп.1. Д.25. Л.31. В ноябре 1919 г. новый верховный правитель России адмирал Колчак приказал всем офицерам и военным чиновникам, находившимся за границей, вернуться в Россию «для пополнения рядов вооружённых сил» (РГВИА. Ф.15236. Оп.1. Д.28. Л.6.); ЦХИДК. Ф.1345. Оп.1. Д.168. Л.69, 70; Ф.164. Оп.1. Д.4. Л.47 об., 132; Д.5. Л.9об.
{46} Документы внешней политики СССР. Т. 2. С. 218, 224, 225. В ответ на эти угрозы французское военное министерство планировало взять в заложники Радека, находившегося тогда в берлинской тюрьме Моабит. Но Германия не согласилась выдать Радека, опасаясь репрессий по отношению к своим офицерам, задержанным в России (ЦХИДК. Ф.1710. Оп.1. Д.18. Л.107; Д.25. Л.55).
{47} ЦХИДК. Ф.19. Оп.17. Д.13. Л.143; 141, 142; Д.40. Л.62; 116, 117, 239, 240; Д.489. Л.324, 325.
{48} Документы внешней политики СССР. Т.2. С.462-467. Напомню, что эти заверения были сделаны за 5 дней до начала наступления польской армии на Киев, предпринятого после получения на это согласия французского правительства. Начальника французской военной миссии в Польше генерала Анри, готовившего наступление вместе с польскими военным командованием в абсолютной секретности и выехавшего 23 апреля на фронт, о подписании соглашения в Копенгагене МИД Франции известил лишь 1 мая 1920 г., что привело генерала Анри в полное замешательство (ЦХИДК. Ф.198. Оп.9. Д.18257. Л.79-81; Оп.2. Д.1030. Л.677-678).
{49} Документы внешней политики СССР. Т.2. С.475, 476; Т.3. С.210, 211. Режим «Б» применялся в отношение солдат, отказывавшихся работать; почти приравнивался к режиму содержания русских военнопленных в Германии.
{50} Документы внешней политики СССР. Т.3. С.190, 191, 669, 670.
{51} Там же. С.212; ЦХИДК. Ф.198. Оп.17. Д. 398. Л.97.
{52} Документы внешней политики СССР. Т.3. С.210, 211.
{53} ЦХИДК. Ф.198. Оп.17. Д.398. Л.96; Д.45. Л.377.
{54} Документы внешней политики СССР. Т.3. С.234, 235; ЦХИДК. Ф.211. Оп.1. Д.189. Л.18.
{55} ЦХИДК. Ф.168. Оп.3. Д.154. Л.8. Об этом свидетельствует и письмо главнокомандующего французской эскадры в Восточном Средиземноморье вице-адмирала де Бона министру военно-морского флота Франции. Из письма следует, что 20 и 31 мая представитель Наркоминдел в Одессе Яковлев информировал французские власти в Константинополе о 128 гражданах Англии, Франции, Италии, Бельгии и Швейцарии, ждущих прибытия кораблей для их репатриации из Одессы. По поводу французских граждан МИД Франции заявил, что о них должно позаботиться МВД, что МИД не может нести расходы за репатриацию французских беженцев из России. Командующий морскй дивизии Леванта адмирал Ж.-Л. Дюмениль не желал выделять специальный корабль, с чем согласился де Бон. Вместе с французским консулом в Константинополе он принял решение (в связи с такой позицией МИД Франции) сообщить этим французским гражданам, что они могут вернуться на родину за свой счёт на любом случайном транспорте, который им удастся найти (ЦХИДК. Ф.211. Оп.2. Д.374. Л.79-81).
{56} ЦХИДК. Ф.198. Оп.17. Д.400. Л.100; Документы внешней политики СССР. Т.4. С.37.
{57} Документы внешней политики СССР. Т.4. С.79, 174; Т.5. С.616, 617, 717; Т.6. С.379-382.
{58} ЦХИДК. Ф.7. Оп.2. Д.295. Л.38-54. Под крики «Да здравствует Перлье!» русские покидали порт. Этот французский офицер в 1920 г. был командиром русской рабочей роты 15-го региона Франции, а затем начальником русской базы в Марселе, созданной в октябре 1920 г. как перевалочный пункт для русских офицеров и солдат, желавших служить в армии Врангеля (ЦХИДК. Ф.198. Оп.17. Д.491. Л.16, 16об.; Ф.1703. Оп.1. Д.464. Л.45, 45об.).
{59} Документы внешней политики СССР. Т.6. С.537, 622.
{60} ЦХИДК. Ф.1. Оп.27. Д.12497. Л.284-287.