Исследователи, изучающие процессы секуляризации и трансформации религиозного самосознания в первой половине XX в., отмечают, что в экстремальной ситуации люди не только обращаются к традиционной «религиозной смысловой системе», но и вырабатывают новые формы «популярной религиозности», включающей в себя различные суеверия и ритуалы (конкретные черты данного явления довольно расплывчаты и ситуативны)
{1}. Работы о соотношении конфессиональной и «популярной» религиозности на Восточном фронте Первой мировой войны пока немногочисленны
{2}. Причем в них явно недостаточно освещена религиозная жизнь российских военнопленных.
[156]
Между тем в ходе войны только в немецких лагерях для военнопленных оказалось около 1,5 млн солдат и офицеров русской армии
{3}.
Трудности организации требоисполнений.
Для приведения религиозной жизни военнопленных в соответствие со ст. 18 Гаагской конвенции в Германии первоначально планировалось использовать уже существовавшую к началу войны военно-церковную организацию, не привлекая «гражданское» духовенство. Согласно расчетам Прусского военного министерства, координировавшего работу с военнопленными в Германской империи, на каждые 3 тыс. солдат и офицеров противника полагался один священник, проводящий богослужения не реже, чем один раз в 2-3 недели
{4}. Неожиданная длительность войны и высокая численность военнопленных, постоянное дробление рабочих команд и нехватка священников заставили существенно скорректировать эти предположения
{5}. Несмотря на то, что для проведения богослужений в рабочих командах были задействованы не только местные пасторы, но и военнопленные священники, число обрядов для крупных формирований пришлось уменьшить до одного раза в 6 недель, а в небольших и далеко расположенных друг от друга бригадах они были вовсе отменены
{6}. Однако даже эта сокращенная программа оказалась трудно реализуема. Хозяева поместий, особенно в разгар сельских работ, отказывались отпускать военнопленных в ближайшую церковь
{7}. В Саксонии посещение местных служб сочли нежелательным после того, как около 100 русских и французских военнопленных были заведены на богослужение в придворную капеллу Пильница, где в тот момент находилась королевская семья
{8}. В целом германские власти признавали, что удовлетворить религиозные потребности находящихся в рабочих командах военнопленных было невозможно, и лишь немногие из них могли участвовать в богослужении
{9}.
Организация религиозной жизни военнопленных из Российской империи представлялась наиболее проблематичной. Постепенно к окормлению сравнительно небольшого числа католиков, протестантов и иудеев были привлечены немецкие священники, раввины или теологи из окрестных университетов. Что касается православных и мусульман, практически все коменданты и инспекции сообщали об отсутствии богослужений в течение более чем полугода вследствие отсутствия духовенства и предметов культа
{10}. В Военное министерство Пруссии регулярно поступали заявки о предоставлении православного священнослужителя, но удовлетворялась из них лишь каждая десятая
{11}. Нехватку священников немецкие военные власти пытались восполнить за счет направления в лагеря духовных лиц из оккупированных прибалтийских и польских губерний
{12}. К службам пытались привлечь и находившихся в лагерях французских католических священников, однако многие из них «из религиозных соображений» отказывались отпевать православных и тем более иудеев. Поэтому чаще всего представителям этих конфессий приходилось обращаться к протестантским пасторам
{13}.
Усилия российской стороны по организации религиозной жизни военнопленных не представляли собой продуманной системы и по сути ограничивались посылкой в лагеря книг и предметов культа. Для удовлетворения религиозно-нравственных нужд русских военнопленных при Св. Синоде была учреждена комиссия под председательством протопресвитера военного и морского духовенства о. Георгия Шавельского (при этом представителей неправославных конфессий практически оставили без внимания). В ее задачу входило «командировать в Германию и Австрию для пастырского попечения о военнопленных священников, снабжать их необходимыми для богослужений принадлежностями, ...посылать ...военнопленным в духовную помощь и утешение соответствующие издания религиозно-нравственного, научного и общелитературного содержания»
{14}. Этому должны были способствовать и решения Копенгагенской конференции 1916 г., предоставившие воюющим странам возможность отправить «потребное число духовных лиц с условием, чтобы они не имели права до конца войны выезжать из этой страны без разрешения правительства этой страны». Однако какие-либо примеры
[157]
добровольной или организованной отправки духовных лиц из России в германские лагеря неизвестны. Более того, пленные военные священники порою досрочно возвращались на родину, вопреки желанию протопресвитера, призывавшего их оставаться в плену до конца войны, «дабы все время подавать духовное утешение военнопленным»
{15}.
Неудивительно, что, хотя Прусское военное министерство строго запрещало местным священникам склонять военнопленных к переходу в другую веру, во многих лагерях возникли баптистские общины и различные секты
{16}. Заметную роль в духовной жизни военнопленных играли и такие религиозные организации, как Ассоциация молодых юношей-христиан (YMCA). Издававшийся ею «Вестник военнопленного» (тираж которого составлял 41 тыс. экземпляров) распространялся в лагерях на французском, русском, немецком и английском языках. В нем велась внеконфессиональная проповедь христианских идей и нравственных принципов
{17}. Одной из своих задач представители данной организации считали побуждение пленных к изучению Библии, но, как они отмечали, православные не проявляли к этому особой склонности
{18}. Тем не менее организация религиозных праздников и лагерного досуга принесла Ассоциации популярность среди пленных, посылавших в ее адрес многочисленные благодарственные письма
{19}.
Религиозные меньшинства: католики, протестанты, мусульмане и иудеи.
Российские военнопленные католического вероисповедания, как правило, посещали службы вместе с попавшими в плен французами, бельгийцами и итальянцами
{20}. При этом, как свидетельствовали немецкие военные священники, поляки, в отличие от остальных, были очень благодарны за эту возможность и прилежно исповедовались
{21}. Немногочисленным протестантам (немцам, латышам, эстонцам) был разрешен контакт с местными пасторами. Позже из оккупированных западных областей Российской империи в лагеря начала поступать литература религиозного содержания и сборники псалмов на родном для военнопленных языке
{22}.
Отношение к военнопленным мусульманам в Германии определялось, прежде всего, пропагандистскими целями. Стремясь сформировать из военнопленных боеспособные части, которые предполагалось отправить в турецкую армию, и надеясь вызвать среди мусульман прогерманские настроения, немецкие власти всячески подчеркивали свое уважение к исламу. Помимо общения с муллой, пленные мусульмане, переведенные в агитационный лагерь Вайнберг под Берлином, получили возможность посещать специально выстроенную мечеть, пользоваться школой и библиотекой. С большим размахом здесь отмечался байрам: заключенные освобождались от работ и обеспечивались праздничной едой, торжественные службы проходили в присутствии немецких генералов, турецких представителей и делегаций из других лагерей
{23}.
На положение военнопленных иудейского вероисповедания большое влияние оказывали еврейские организации Германии и нейтральных стран, сумевшие наладить контакт с военным ведомством. Активное участие в обеспечении пленных религиозной литературой принимали раввины из оккупированных областей
{24}. Через персональные обращения и печатные воззвания в еврейских журналах к сбору книг для лагерей привлекалась и российская общественность (инициаторами выступили «Организация просвещения евреев», «Комитет помощи пленным евреям-воинам» и некоторые общественные деятели)
{25}. Уже в сентябре 1914 г., во время празднования иудейского нового года, местным раввинам была предоставлена возможность проводить службы в лагерях, а пленным разрешили посещать находившуюся по соседству синагогу
{26}. В некоторых лагерях (Гермерсгейме, Раштатте, Пархиме) были организованы отдельные кухни, обеспечивавшие евреев религиозной пищей
{27}. В остальных лагерях и рабочих командах к пасхе иудеям вместо хлеба раздавалась маца, для чего Военное министерство Пруссии выделяло 200 грамм пшеничной муки на человека
{28}. Вместе с тем только в Баварии военнопленных иудеев удалось объединить в одном из фортов крепости Ингольштадт.
[158]
Жизнь этой крупной общины отразил в своих воспоминаниях комендант Й. Петер: «В форте Фридрихсхофен были размещены военнопленные израильтяне – унтер-офицеры и солдаты родом из России или Польши... С помощью раввина из Ансбаха для них была организована кухня, полностью отданная в управление пленным... Большинство из них вели себя хорошо, были скромны и довольны. Днем они занимались культивацией почвы вокруг форта. Зимой регулярно организовывались вечеринки и танцы. Танцевали они страстно. Им был предоставлен темный каземат с единственной керосиновой лампой в углу. Один из пленных играл на балалайке или скрипке, остальные часами танцевали. Угроза исключения из вечернего мероприятия приводила к чудесам послушания. Учитывая глубокую набожность этих военнопленных, в одном из помещений была устроена синагога. В крупные еврейские праздники они освобождались от работ»
{29}. Прусское военное министерство всячески пыталось сохранить баланс между соблюдением норм религиозной жизни различных конфессий и строгостью лагерного режима. К примеру, получив жалобу на то, что при дезинфекции был испорчен молитвенный ремень иудея, оно предписало начальникам всех лагерей обращаться с подобными вещами «с максимальной осторожностью»
{30}. Но в то же время им постоянно напоминалось, что религиозное утешение не должно улучшать условий содержания военнопленных
{31}.
Патриотические настроения православных священников.
С самого начала войны одним из основных направлений деятельности военных священников русской армии стала агитация против сдачи в плен. В лагерях они продолжали поддерживать антигерманские настроения
{32}. Так, содержавшийся в лагере Графенвер священник Алексей Соколов не только способствовал установлению запрещенных контактов между лагерями, но и передал с предназначенным к обмену французским врачом антинемецкое воззвание, составленное для публикации в русских газетах. За призывы к отказу от работ на немецких предприятиях были отстранены от исполнения своих обязанностей священники Павлович и Малиновский. В результате, в нескольких крупных баварских лагерях долгое время не проводилось православное богослужение. Только в исключительных случаях здесь удавалось привлечь к погребениям греческого священника, находившегося в Мюнхене
{33}. После поступившего сообщения об использовании пленными церковного барака для совещаний о подготовке побега доступ в лагерные храмы Баварии был ограничен только дневными часами (до того они оставались открытыми круглые сутки)
{34}. Сходная ситуация сложилась и в саксонских лагерях, где священник А. Арцишевский был приговорен к годичному заключению в тюрьму за неповиновение, оскорбление начальства и возбуждение недовольства во время проповедей. Поскольку духовный сан освобождал его от наказания, инспекцией по делам военнопленных было принято решение досрочно отправить его в Россию
{35}. За пропаганду и установление сношений между лагерями здесь же был отстранен от проведения служб священник Яроцкий
{36}. Однако начальство лагеря далеко не всегда ограничивалось лишением права совершать обряды и высылкой на родину. Священник лагеря Нойберг Бережной был признан неподлежащим к возвращению на Украину, так как немецкие офицеры опасались, что его проповеди могут повредить интересам Германии на оккупированных территориях. С диагнозом «тяжелая неврастения» Бережной был изолирован от своей паствы
{37}.
К концу войны коменданты вюртембергских лагерей характеризовали пленных православных священников как «злоупотребляющих доверием подстрекателей и носителей вражеской пропаганды» и предлагали не только ограничить исключительными поводами их поездки между лагерями, но и запретить им свободное передвижение внутри одного лагеря
{38}. Постепенно под впечатлением от отчетов с мест Прусское военное министерство начало подозревать всех православных священнослужителей в отрицательном влиянии на работоспособность военнопленных и в содействии попыткам бегства. Вследствие этого было принято решение «ограничить религиозную деятельность
[159]
пределами основных лагерей», а при подборе священников прежде всего уделять внимание их лояльности в отношении Германии. Однако даже в этом случае переводчики должны были присутствовать на проповедях и докладывать об их содержании коменданту
{39}.
Православное большинство: ритуалы, праздники, траур.
Устройство молелен и церквей во всех лагерях предоставлялось самим военнопленным. Отсутствие каких-либо предписаний на сей счет породило пестрое многообразие лагерных храмов
{40}. В лагерях, где не было в наличии отдельного здания церкви, в общем бараке устанавливался аналой, умельцы из военнопленных писали образа с приходящих из России открыток
{41}. В благотворительные организации регулярно поступали индивидуальные и коллективные прошения о высылке религиозной литературы и богослужебных предметов
{42}.
Несовпадение григорианского и юлианского календарей заставляло русских военнопленных переходить на другое времяисчисление, поскольку не только в повседневной жизни, но и в переписке с благотворительными организациями им приходилось «число писать по-заграничному»
{43}. Все религиозные праздники отмечались ими в соответствии с чужим календарем вместе с немецкой охраной и работодателями, либо с товарищами по лагерю: французскими, итальянскими и бельгийскими католиками, английскими протестантами
{44}. В некоторых лагерях комендатуры, настаивая на приоритете сельскохозяйственных работ, запрещали православным отмечать какие-либо празднества, кроме Рождества. При этом немецкая сторона не учитывала, что для православных преимущественное значение имело празднование Пасхи (только после заключения мира для того, чтобы «поднять настроение» насильно задержанных в Германии пленных, было принято решение освободить их от работ в пасхальное воскресенье)
{45}. Между тем именно к Пасхе лагерные комитеты всеми силами стремились организовать обильный стол и обращались во все концы с просьбами о пожертвовании продуктов
{46}. Большинство пленных ожидали к этому дню посылки, улучшения пищи, освобождения от работ. Несбывшиеся надежды часто вызывали депрессию
{47}.
В религиозные праздники для военнопленных превращались визиты в лагеря русских сестер милосердия
{48}, а также духовных лиц различных конфессий. Событием стало посещение в 1915 г. баварских лагерей двумя православными священниками из союзной Центральным державам Болгарии
{49}. В 1917-1918 гг. лагеря северной и южной Германии удостоил своим визитом папский нунций Э. Пачелли (будущий папа Пий XII), приветствовать которого было разрешено и православным военнопленным. Произнесенная гостем из Рима речь была частично переведена на русский язык и сопровождалась раздачей подарков, на которых была изображена папская тиара и стояла надпись: «Даровано с благословлением святого отца». По свидетельству Пачелли, русские православные и католики («за исключением евреев») приглашали его в свои капеллы, просили благословения и прикладывались к руке. Позже он получал многочисленные выражения благодарности от русских, находившихся в посещенных им лагерях
{50}.
При участии немецкой стороны похороны умерших военнопленных превращались в торжественный военно-религиозный ритуал, соединявший черты армейского погребения и церковной службы. На похоронах, при открытии памятников и возложении венков обязательно присутствовали немецкие офицеры и солдаты охраны в парадной униформе, комендант произносил торжественную речь, похороны офицеров завершались ружейным залпом. Почти сразу же в лагерях сложилась традиция проводить в день поминовения усопших торжественное шествие с возложением венков и панихидой. В случае захоронения пленных на городском кладбище, на эту церемонию допускались и представители местного населения. В смешанных лагерях делегации составлялись из равного представительства каждой нации, а проповеди читались священниками разных конфессий. В подобных мероприятиях обычно участвовал немецкий военный оркестр и лагерные хоры, исполнявшие церковные песнопения
{51}. И все же вид постоянно
[160]
растущего лагерного кладбища производил угнетающее впечатление на заключенных, «потемневшие деревянные кресты ужасно действовали на психику многих»
{52}.
Религиозная лексика.
Повседневная религиозность нашла свое выражение и в лексике военнопленных. В письмах на родину из плена присутствовали пожелания знакомым и родственникам «от Господа Бога доброго здравия», клятвы не забывать своих благодетелей «до самой своей загробной жизни»
{53}. «...Верьте, мои дорогие, в милость Божью, – успокаивал пленный своих родных. – Если Ему будет нужно, Он защитит меня от тяжелых потрясений, я верю, что Он не откажет мне в Своей милости»
{54}. Нередко упоминались в письмах церковные праздники
{55}. Религиозные представления военнопленных не раз вызывали конфликты. Так, русские сестры милосердия передали в Военное министерство Пруссии жалобу пленных солдат: после неудачной попытки побега их возмущал не перевод в штрафные команды на особо тяжелые работы, а распоряжение нашить им для опознания на заднюю часть брюк перекрещивающиеся желтые полосы, что воспринималось как оскорбление религиозных чувств
{56}. Возмущение православных вызвал также случай, когда при отпевании русского военнопленного протестантский священник передал богослужебное Евангелие помогавшему ему переводчику-иудею
{57}.
Плен и освобождение нередко воспринимались как «кара Божья» и «воскрешение». «Христос Воскресе! – писал домой один из военнопленных, возвращавшийся в Россию с партией инвалидов через нейтральную Данию. – Поздравляем вас с праздником. Я раньше был мертв, я был в аду, но сейчас воскрес и попал в Царство [Небесное.
– О.Н.]. Когда мы приехали и увидели много народа с цветами и подарками в руках, тогда каждый из нас заплакал от радости и не подумал, что это люди, а ангелы, которые прилетели, чтобы спасти нас из ада, где мы страдали о своих грехах!» «Дай Бог, – говорилось в письме, - чтобы Данию наградил Господь большой наградой за то, что она вырвала нас из тьмы Египетской»
{58}.
После получения в лагерях известий о Февральской революции, которая была с восторгом принята большинством пленных, в религиозных обрядах стала использоваться новая риторика. По распоряжению Синода во время служб священники произносили здравицу не царской семье, а новому правительству
{59}. В день поминовения усопших на кладбище Нюрнберга к проповедям и церковным песнопениям добавились речи политического содержания
{60}. Одна из программ пасхального концерта 1917 г. изображала освещенного солнечными лучами солдата, который разбивал кандалы стоящего на коленях пленного. В руке у солдата был транспарант с надписью «Мир, свобода, братство»
{61}.
После Октябрьской революции Советским бюро в лагерях была начата активная антирелигиозная пропаганда. Не рискнув пойти против многочисленной православной общины, некоторые комитеты начали гонения на баптистские организации и отдельных верующих. По инициативе комендатур об этом было сообщено Советскому бюро в Берлине, которое, желая сохранить лицо, указало пленным, что «нарушение религиозных отправлений инаковерующих... идет вразрез с законами и принципами Советской власти»
{62}. Тем не менее, советские представители продолжали следить за деятельностью баптистских проповедников, а комитетам было дано распоряжение сообщать о «характере их речей и успехе, который они имеют»
{63}. Одновременно, стремясь ослабить влияние Церкви, бюро отказывало обращавшимся к нему пленным священникам в поддержке лагерных храмов под тем предлогом, что «религиозные отправления являются частным делом граждан»
{64}.
В целом среди военнопленных привычная религиозная лексика и символика причудливо смешались с революционным новоязом. Пленные отмечали тщетные усилия коммунистической ячейки агитировать в пользу отречения от религиозных верований: вопреки им все находившиеся в лагере во главе с комитетом праздновали Пасху, а в школьном бараке по-прежнему действовала церковь, получавшая от комитета часть
[161]
материальной помощи. В источниках отмечен лишь один случай, когда на предложение православного священника провести богослужение «все население лагеря категорически отказывалось» от его услуг
{65}. При открытии памятника умершим в плену солдатам представители лагеря возлагали венок «жертвам мирового империализма» под пение «Коль славен наш Господь в Сионе». Партийные собрания и лекции, инициированные бюро, также порою начинались церковными гимнами, а следовавший за ними «Интернационал» именовался не иначе, как «новый Отче наш». На конкурсе плакатов, проходившем в лагерях в рамках «Недели пролетарской культуры», 2-ю премию получили рисунки под лозунгами «Боже, помоги нам» и «Сим победиши» и только 4-ю – плакат на тему «Церковь и религиозные предрассудки - оковы пролетарской культуры»
{66}. В случае необходимости военнопленные давали немецким властям религиозные клятвы не вмешиваться в происходившую в Германии политическую борьбу
{67}.
Отойдя от строгого соблюдения церковных обрядов, русские военнопленные оставались в массе своей религиозны. Отнюдь не случайно при оформлении программ лагерных мероприятий часто повторялось аллегорическое изображение пленного в виде прикованного к скале русского богатыря, протягивавшего закованные в кандалы руки к православным церквям со светящимся над ними в небе крестом
{68}. Примечательно также, что через призму религиозной лексики трактовались и революционные события в России. Лишь значительно позднее, уже в середине 1920-х гг., возвратившиеся на родину пленные, активно публиковавшиеся в советских пропагандистских изданиях, перешли к использованию атеистических клише. Теперь они утверждали, что долгосрочное заключение, нечеловеческие страдания и жестокость окружающей действительности доказали им лживость религиозного учения. При Советской власти пленные «вспоминали», что церкви в германских лагерях устраивались по инициативе унтер-офицеров, насильно загонявших солдат на богослужения, а рядовые игнорировали организованные офицерами празднования Пасхи, и вместо того собирались на митинги, устроенные большевиками
{69}. Между тем непосредственные свидетельства о пребывании в лагерях указывают на инициативу военнопленных при сооружении лагерных церквей, фиксируют жалобы в комиссии Красного Креста на недостаток духовного утешения и попытки установить переписку со священниками на родине
{70}.
Примечания:
{1} Бергер П.,Лукман Т. Социальное конструирование действительности. М., 1995; Schieder W. Religionsge-schichte als Sozialgeschichte. Einleitende Bemerkungen zur Forschungsproblematik // Geschichte und Gesellschaft. 3 (1977). S.291-298; Knoblauch H. Religionssoziologie. Berlin, 1999. S.186; Beil С Populare Religiositaet und Kriegserfahrungen // Theologische Quartalschrift (Themenheft). 4 (2002). S.316. См. также работы И.В. Нарского о проявлениях набожности в российской провинции в революционные годы: Нарский И.В. Народная религиозность на территории Оренбургского казачьего войска в испытаниях революцией (1917-1922) // Оренбургское казачье войско. Религиозно-нравственная культура. Челябинск, 2001. С.125-139; его же. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917-1922. М., 2001. С.156-161; Narskij I. Volksfroemmigkeit und Kriegserfahrung im Ural (1917-1922) // Der Krieg in religioesen und nationalen Deutungen der Neuzeit. Tuebingen, 2001. S.165-188.
{2} См.: Сенявская Е.С. Бытовая религиозность на войне (на примере двух мировых и советско-афганской войн) // Менталитет и политическое развитие России. М., 1996. С.135-136; Beyrau D. Projektionen, Imaginationen und Visionen im Ersten Weltkrieg: Die orthodoxen Militaergeistlichen im Einsatz fuer Glauben, Zar und Vaterland // Jahrbuecher fur Geschichte Osteuropas. 52 (2004). S.402-420; Кострюков А.А. Русские военные священники в немецко-австрийском плену в годы Первой мировой войны // Церковь и время. 2006. №2. С.109-118.
{3} Точные данные о национальном и конфессиональном составе пленных отсутствуют (с российской стороны подобного учета не велось, а немецкая документация в значительной мере утрачена). Тем не менее, судя по сохранившимся отрывочным сведениям, можно предположить, что православные среди военнопленных составляли примерно 80%, католики и протестанты – 9, мусульмане – 6, иудеи – 3%. Подробнее см.: Renter С. Die Ukraine im Blickfeld deutscher Interessen. Ende des 19. Jahrhunderts bis 1917/18. Frankfurt am Main, 1997. S. 261; Bihl W. Die Kaukasus-Politik der Mittelmachte. Wien, 1992. Teil II. S.29-31; Hauptstaatsarchiv Stuttgart (далее – HStA Stuttgart), M 1/7, Bue. 24, Kommandantur Ulm, 28.1.1917; Saechsisches Hauptstaatsarchiv (далее – SaechsHSta), 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 164, PKMIN, 26.8.1917; 11352, Stellvert. Generalkommando, Nr. 562, Kommandantur Lechfeld, Bestimmungen fuer die Arbeitgeber ueber die Aufklaerung der baltischen Kriegsgefangenen.
{4} Bayerisches Haupstaatsarchiv (далее – BayHStA), M Kr., Nr. 1637, PKMIN, 27.3.1915; SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 155, PKMIN, 8.5.1915. Seelsorge bei den Kriegsgefangenen; Bundesarchiv-Militaer-
[162]
archiv (далее – Barch-MA), PH 32/620, Ш. А.К., 13.2.1919; Reichswehrministerium, 1.4.1920, Sammlung von Kriegserfahrungen.
{5} Хотя протопресвитер русской армии о. Георгий Шавельский вспоминал о том, что в плену оказалось более 100 православных священников, в настоящее время исследователи располагают данными только о 76 военных священниках, попавших в лагеря Центральных держав. Пленение десятков священнослужителей, по словам Шавельского, служило подтверждением того, что священник «находился на своем посту, а не пробавлялся в тылу, где не угрожала опасность». См.: Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера. Нью-Йорк, 1954. С. 106; см. также: Beyrau D. Op.cit; Кострюков А.А. Указ. соч.
{6} Barch-MA, PH 32/7, Stellv. GKdo des X. A.K, 7.4.1916; HStA Stuttgart, M 77/2, Bue. 32, Erfahrungen der Abtei-lung II f des St.GKdo XIII A.K. September 1916. Та же мера, но уже из эпидемиологических соображений была предписана карантинным лагерям: Barch-MA, PH 32/8, Kriegsgefangenenlazarett Lamsdorf, 23.6.1915.
{7} Barch-MA, PH 32/9, Katholischer Garnisonpfarrer Kolodziej in Altengrabow, 13.5.1918.
{8} SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr.155, Stellv. GKdo des XII A.K.
{9} Barch-MA, PH 32/620, Militaer-Oberpfarramt I. A.K, 31.1.1919.
{10} SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 155, Inspektion des XII. und XIX A.K, 01.1915; Barch-A, PH 32/8, Inspektion der Gefangenenlager im Bereiche des Gardekorps, 10.4.1915; Barch, R 1508/750, Kommandantur Wetzlar, 1.11.1915; BayHStA, M Kr, Nr. 1646, Lagerbericht ueber Religionsorganisation in den Lagem, 23.1.1916; HStA Stuttgart, M 77/2, Bue. 92, Zuer Einrichtung eines Offizier-Gefangenenlagers bei der Mobilmachung. 1918. О положении в Баварии см. также: Mitze K. Das Kriegsgefangenenlager Ingolstadt waehrend des Ersten Weltkrieges. Muenster, 2000. S.213.
{11} SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 155, PKMIN, 8.5.1915. Seelsorge bei den Kriegsgefangenen.
{12} BayHStA, M Kr, Nr. 1641, Bayerisches Kriegsministerium, 23.8.1915; Nr. 1648, PKMIN, 25.2.1916, Russische Geistliche fuer die Seelsorge bei Kriegsgefangenen; Barch-MA, MSg 201/385, Die Verhaeltnisse in den Kriegsgefangenenlagern in Deutschland um die Jahreswende 1915/16; Eindruecke eines Seelsorgers (Pfarrer Correvon). Frankfurt am Main, 1916. S.7.
{13} SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 142, Kommandantur Bautzen, 25.8.1914, Unterbringung von Gefangenen; Barch-MA, PH 32/404, Kriegsgefangenen-Inspektion VIII. A.K. Koeln, 26.6.1918; PH 32/9, Cassel-R, Marienkrankenhaus, 25.7.1918.
{14} ГА РФ, ф.3333, оп.2, д.76, л.183; РГВИА, ф.2003, оп.2, д.753, л.92; Военная летопись. 1916 г. 14 апреля.
{15} Вестник Красного Креста. 1916. №1. С.116; Barch-MA, PH 32/9, Cassel-R, Marienkrankenhaus, 25.7.1918.
{16} ГА РФ, ф. 9488, оп.1, д.9, л.11; д.90, л.91, 102; д.209, л.104;Barch,R 1508/750, Kommandantur Wetzlar, 1.11.1915; SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr.6970, Inspektion des XII. A.K., 17.4.1918.
{17} BayHStA, M Kr., Nr. 1689, PKMIN, 27.10.1917; Stellv. GKdo II. b. A.K., Nr. 275, Kommandantur Aschaffen-burg, 3.6.1918; Это я, не бойтесь (проповедь на русском языке). Кассель, 1917; Lettisches Flugblatt fuer Kriegsgefangene, № 8, 1917; SaechsHSta, 11352, Stellvert. Generalkommando, Nr. 559, Christliche Gesellschaft in Kassel, Maerzl918.
{18} ГА РФ, ф.3333, оп.2, д.76, л.190.
{19} Там же, ф.3341, оп.1, д.210, л.153; ф.9488, оп.1,д.36, л.175.
{20} Barch-MA, MSg 201/385, Die Verhaeltnisse in den Kriegsgefangenenlagern in Deutschland um die Jahreswende 1915/16; PH 32/9, Der Bischof von Ermland, 5.2.1918.
{21} SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 155, Kommandantur Zittau, 27.3.1916; Barch-MA, PH 32/620, Katholisches Garnisonpfarramt, Berlin, 13.2.1919.
{22} Barch-MA, PH 32/7, Hilfsausschuss fuer Gefangenen-Seelsorge, 31.3.1916, Evangelische Abteilung; PH 32/620, Stellv. GKdo des VI. A.K., 10.2.1919.
{23} BayHStA, MKr.,Nr. 1705. Kommandantur Erlangen, 4.8.1920; Nr. 1691. PKMIN, 28.2.1918; Nr. 1702, An Bayerisches Kriegsministerium, 25.8.1919; Frendt A. Das Kriegsgefangenenlager Puchheim, Muenchen, 1921; Aus deut-schen Kriegsgefangenenlagern. zweite Folge. Frankfurt am Main, 1916, S.128-133.
{24} Так, после запрещения раздачи в лагерях «Варшавского ежедневника» польский раввин Ауэрбах по собственной инициативе разослал в немецкие комендатуры пробные номера консервативно-религиозной газеты «Еврейское слово», допущенной военной цензурой в Варшаве. См.: SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 6969, An Kommandantur Bautzen, 23.2.1917.
{25} ГА РФ, ф.P-6402, оп.1, д.1, л.45, 46. См. также: Maurer Т. «Sehr wichtig sind Buecher von der juedischen Geschichte». Zu den Lebensverhaeltnisse und Lektuereinteressen juedischer Kriegsgefangener aus dem Russischen Reich (1917/18) //Tel Aviver Jahrbuch fuer die deutsche Geschichte. 1991. S.266.
{26} См.: SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 155, PKMIN, 30.8.1915; Mitze K. Op. cit. S.216.
{27} BayHStA, Stellv. Generalkommando des III. bayerischen A.K. Nr. 175, Kommandantur Plassenburg, 11.12.1914; M Kr., Nr.1640, Stellv. GKdo des I. bay. A.K., 8.6.1915; Aus deutschen Kriegsgefangenenlagern. S.118-127; Maurer T. Op. cit. S.259-286.
{28} HStA Stuttgart, M 1/8, Bue. 227, PKMIN, 20.2.1918.
{29} Peter J. Ein deutsches Gefangenenlager. Das grope Kriegsgefangenenlager Ingolstadt, geschildert von seinem Kommandanten // Stiddeutsche Monatshefte. Jg. 18,2 (1921/22). S.339.
{30} HStA Stuttgart, M 1/8, Bue. 224, PKMIN, 10.8.1917.
{31} Одной из жертв этого распоряжения стал доктор философии А. Швейцер, допущенный к проведению богослужений среди военнопленных евреев в Вюртемберге. Он был привлечен к суду за посылку одному из заключенных двух ритуальных колбасок весом в 310 грамм. В результате, ему вынесли предупреждение, а
[163]
изъятые продукты были поделены в лагере между нуждающимися. См.: HStA Stuttgart, M 77/1, Bue. 913, Stellv. GKdo des ХШ. A.K. an israelitische Kirche. 15.12.1917; Bue. 914, Polizeizentrale Wuerttemberg, 24.10.1918.
{32} SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 6954, Inspektion der Kriegsgefangenenlager XII. und XIX. A.K., 3.5.1917.
{33} См.: BayHStA, M Кг., Nr. 1641, Stellv. GKdo des III. A.K., 16.9.1915; Nr. 1645, Inspektion des Ш. А.К., 24.12.1915; Ingolstadt im Ersten Weltkrieg. Das Kriegsgefangenenlager. Ingolstadt, 1999. S. 88-90; Mitze K. Op. cit. S.215.
{34} BayHStA, M Kr., Nr. 1648, PKMIN, 4.3.1916; SaechsHSta, 11352, Stellvert. Generalkommando, Nr.727, Inspektion der Kriegsgefangenenlager ХП. undXIX. A.K., 31.7.1918.
{35} SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 6972, Saechs. Kriegsministerium, 21.5.1917.
{36} SaechsHSta, 11352, Stellvert. Generalkommando, Nr.639, Kommandantur Doebeln, 4.3.1917.
{37} BayHStA, M Kr., Nr.1691, Kommandantur Neuburg, 26.2.1918.
{38} HStA Stuttgart, M 77/1, Bue. 898, Kommandantur Stuttgart, 23.1.1917, Geheim.
{39} При подборе священников для лагерей в оккупированных областях в первую очередь учитывалась национальная принадлежность. В качестве нежелательных элементов рассматривались лотарингцы и поляки. См.: Barch-MA, РН 32/9, Kommandantur der Festung Diedenhofen, 23.9.1918; а также РН 32/7, Stellv. GKdo des XXI. A.K., 10.7.1916; PH 32/620, Gardekorps, Katholisches Militaerpfarramt, 14.2.1919; BayHStA, M Kr., Nr.1646, PKMIN, 24.1.1916; SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr.6908.
{40} Более однотипны были помещения для молений в офицерских лагерях. Здесь необходимые для оформления церкви предметы заказывались за границей при посредничестве Московского городского комитета помощи военнопленным. См.: ГА РФ, ф.9491, оп.1, д.1, л.1; Румша К.Ю. Пребывание в германском плену и геройский побег из плена. Пг., 1916. С.21.
{41} Илья Муромец. 1916. № 11; Шуберская Е.М. Дневник командировки в Германию для осмотра русских военнопленных в июле-октябре 1916 г. Пг., 1917. С.14.
{42} ГА РФ, ф.Р-6656, оп.1, д.1, л.3; Вестник Красного Креста. 1916. №7. С.2303.
{43} SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 6955, PKMIN, 14.6.1916.
{44} Barch, R 1508/1809, Kommandantur Doebeln.
{45} SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 155, Kommandantur Koenigsbrueck, 24.4.1918.
{46} РГВИА, ф.14928, оп.1, д.4, 1917, л.28; ГА РФ, ф.5815, оп.1, д.14, л.74.
{47} См., напр.: ГА РФ, ф.Р-6656, оп.1, д.1, л.3; ф.Р-7494, оп.1, д.3, л.74; ф.5815, оп.1, д.14.
{48} SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 6952, Kommandantur Chemnitz, 20.10.1915; Mouceенко И. В плену у немцев. М., 1916. С.38.
{49} Mitze K. Ор.cit. S.219.
{50} См.: Treffer G. Pacelli in Ingolstadt. Ingolstadt, 1995. S.16-60.
{51} См.: Barch, R 1508/1810, Kommandantur Gardelegen, 27.9.1916; R 1508/1814, Kommandantur Worms, 14.10.1917; HStA Stuttgart, M 77/1, Bue. 919, Ansichtkarte, Kriegsgefangenendenkmal Ulm; Peter J. Ein deutsches Gefangenenlager. S.332; Тарасевич А.В. Отчет по обследованию лагерей и мест водворения русских военнопленных в Австрии и Венгрии. М., 1917. С.10; Сквозняк. 1917. №2.
{52} Аскольдов А.А. Памяти германского плена. Прага, 1921. С.30.
{53} Из переписки русских военнопленных (1916-1917 гг.)//Голоса истории. М., 1999. Кн.3: Материалы по истории Первой мировой войны. С.145.
{54} SaechsHSta, 11352, Stellvert. Generalkommando, Nr.620, Kommandantur Doebeln, 10.8.1915.
{55} SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr. 7081. Brief eines russischen kriegsgefangenen Generals. 7.9.1916. В служебной переписке Прусского военного министерства зафиксирован также полуанекдотический рассказ о том, как один из русских военнопленных написал письмо Богу «со смиренной просьбой» послать ему 100 марок. Послание вызвало сочувствие офицеров Военного министерства, собравших и отославших в лагерь 25 марок. В следующем обращении к Всевышнему тот же военнопленный благодарил за помощь, но просил больше не присылать деньги через немецких военных, которые присвоили 75 марок себе. См.: ГА РФ, ф.3333, оп.2, д.76, л.193.
{56} SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 159, PKMIN, 10.2.1916.
{57} BayHStA, M Kr., Nr. 1689, PKMIN, 27.10.1917.
{58} Русский военнопленный. 1917. №2. С.1.
{59} SaechsHSta, 11348, Stellvert. Generalkommando, Nr. 164, Erlass des russischen hochheiligsten Synods. 5.9.1917.
{60} Сквозняк. 1917. №2.
{61} Barcch-Koblenz, R 1508/1814, Konzertprogramm, 2.4.1917.
{62} SaechsHSta, 11248, Saechsisches Kriegsministerium, Nr.7003, Heeresabwicklungsamt, 29.7.1920; ГА РФ, ф.9491, оп.1, д.9, л.11.; д.209, л.194.
{63} ГА РФ, ф.9491, оп.1, д.206, л.43.
{64} Там же, ф.9488, оп.1, д.38, л.218.
{65} Там же, д.37, л.257.
{66} Там же, д.4, л.15, 20; ф.9491, оп.1, д.25, л.15; РГАСПИ, ф.351, оп.1, д.180, л.199.
{67} HstA Stuttgart, M 400/3, Bue. 5, Kommandantur Ulm, April 1919.
{68} Barch, R 1508/1813, Theaterprogramm, Preupss Holland.
[164]
{69} См.: Нагорная О.С. Воспоминания о плене Первой мировой войны как объект политики памяти и средство групповой идентификации // Россия и война в XX столетии. Взгляд из удаляющейся перспективы: Материалы международного Интернет-семинара. М., 2005. С.57-58.
{70} SaechsHSta, 11352, Stellvert. Generalkommando, Nr.620, Kommandantur Doebeln, Kriegsgefangenenbriefe, 1915; Шуберская Е.М. Указ. соч. С.14; Отчет сестры милосердия А.В. Романовой // Вестник Красного Креста. 1916. №6. С.2017.
[165]
Назад
