Исторически сложилось так, что львиную долю внимания историков Первой мировой войны привлек к себе Западный фронт, где, как считается, и была решена судьба противостояния, где оно и было закончено в 11 часов 11 ноября 1918 г. согласно Компьенскому перемирию. Фанфары, раздававшиеся в лагере Антанты, и горечь поражения, царившая в Германии, быстро обросли, по выражению получившего широкую известность после битвы при Танненберге генерала Г. фон Франсуа, «скальными обломками и осадочными породами» мифов и легенд{1}, тщательно создаваемых во всех без исключения национальных историографиях стран-участниц. Многочисленные дискуссии по различным аспектам Великой войны, при своем статусе мировой так и не выявившей однозначного виновника, (несмотря на соответствующую 231-ю статью Версальского мира{2}), фактически не затронули вопроса о приоритете фронтов, в основном за счет невнимания к Восточному фронту 1914-1918 гг. основных участников противостояния и даже непосредственно воевавших на нем сторон – России и Германии.
  Основные составляющие аргументации за приоритет Западного фронта, рассмотрения его как основного в ходе Великой войны, остаются в силе, вплоть до априорного восприятия пространства между Остенде и Верденом как единственного места, где на протяжении 4 лет решалась судьба мировой войны. Аргументы, в целом, сводятся к нескольким тезисам и статистическим выкладкам. Прежде всего, это опыт кампании 1918 г. на Западе, – наступления, как Людендорфа, так затем и Антанты, считаются высшей точкой развития военного искусства, итогом той тактической революции в военном деле, которая произошла за несколько лет, следовательно, достойной особенно пристального изучения. Особенно очевидно значение кампании 1918 г. при оценке продемонстрированных технико-экономических возможностей сторон и при анализе использования новейшей военной техники: тысяч самолетов разных классов, сотен танков, минометов, огнеметов, новейшей артиллерии, отравляющих веществ (ОВ). Основные силы германской армии, очевидно являвшейся лучшей в годы Первой мировой, были последовательно прикованы к Западному фронту, особенно в 1918 г., мощь армий Антанты к тому моменту вообще не имела аналогов в военной истории. Наконец, Германия, как это ни парадоксально, искала
[22]
корни Ноябрьской революции, едва не кончившейся торжеством «германского большевизма», и одновременно ее главного отрицательного последствия – поражения, на Западе. А Антанта официально полагала, что несет нечто большее народам мира, чем разгром кайзеровской империи, а именно: в боях за Амьен и 2-й битве на Марне мир подготавливался к тому, чтобы стать «подходящим для демократии»{3}. Возможно, упорное стремление понять Германскую революцию 1918-1919 гг., глядя на Запад, было вызвано нежеланием раскрывать истинный механизм событий, намерением сохранить «миф об ударе ножом в спину», который, несомненно, развалился бы при должном изучении событий на Востоке, произошедших между заключением Брестского мира и его денонсацией Советским правительством 13 ноября 1918 г. Антанта, так и не добившаяся блестящих успехов на полях Франции и Фландрии, выигравшая войну несколько неожиданно для себя уже в ноябре 1918 г.{4}, вынуждена была скрывать факт отсутствия убедительной победы на Западе, частью снисходительно относясь к попыткам германских военных и ультраправых все списать на революцию{5}, частью с трудом признавая заслугу действий периферийных фронтов, события на которых и привели к серии капитуляций стран Четверного союза{6}.
  Ощущение «недовыигранной» войны у антантовских лидеров видно из характера их действий, жесткости диктата и постоянной готовности к атаке, даже после занятия предмостных укреплений на Рейне в период между Компьеном и Версалем. Безусловный приоритет за Западом остается, по понятным причинам, и с точки зрения флота, хотя, например, единственная крупная десантная операция германского флота за всю войну состоялась на Востоке – это захват Моонзундских островов осенью 1917 г.
  Не опровергая приведенных выше «западнических» доводов, уместно будет ввести еще один параметр анализа значимости двух главных фронтов, если не для всех стран-участниц, то для Германии безусловно, – сравнение воздействия Восточного и Западного театров военных действий (ТВД), опыта сражений на них на германскую военную элиту разных уровней, от фактического главнокомандующего{7} до молодых
[23]
обер-офицеров Генштаба, возглавивших оперативные отделы штабов дивизий, корпусов и армий. Изменения в составе элиты, кадровые перестановки в высших эшелонах командования, как эволюционного, так и, порой, революционного характера не менее, чем статистика потерь и военного производства, отражают истинный вес тех или иных событий не только для хода войны, но и для последующей истории. При сравнительном анализе последствий и влияния военных действий на Западе и на Востоке в хронологических рамках популярного сейчас в германской историографии подхода, выделяющего период «новой Тридцатилетней войны», эпоху мировых войн (1914-1945{8}), возникает впечатление, что фронт, протянувшийся от Па-де-Кале до швейцарской границы, безусловно, был зарей нового этапа истории военной техники, но и только. Для стратегии германских военных, для тактики современного боя и взаимодействия родов войск в ходе него (не считая, конечно, танков и штурмовой авиации) и для персонального состава военной элиты Германии (вплоть до акта о безоговорочной капитуляции 8 мая 1945 г.) определяющим являлся опыт Восточного фронта Великой войны. Этот несколько неожиданный и радикальный вывод приходит в связи с тем, что уже в ходе Великой войны, еще более в годы Веймарской республики и в значительной мере в годы Второй мировой войны проявилось то, что господствующие позиции в вооруженных силах Германии, по крайней мере в сухопутных войсках, занимают «восточники», многие из которых имели опыт боевых действий на нескольких фронтах, но решающим этапом в карьере для них стал все-таки фронт Восточный.
  Сильно уменьшенные «лавры» Западного фронта с элитологической точки зрения имеют как объективные, так и субъективные, психологические причины. Германия вела войну не только «против всего мира», но и в очень разных условиях, с противниками, которых, казалось, не объединяет ничто, кроме самого факта участия в антигерманской военной коалиции. Восприятие войны и масштабы успехов на том или ином направлении были обречены на искажение в зависимости от обстоятельств и исторических традиций восприятия врага, будь то житель «коварного Альбиона», «трусливый галл» или «русский варвар». Это очевидная предвзятость накладывалась на географические особенности театра военных действий и кардинально различный облик войны на Востоке и на Западе, по крайней мере, в период до октября 1915 г. и с лета 1917 г. до окончания боевых действий. Военная элита должна была быстрее пополняться на Востоке хотя бы за счет масштабов ТВД, к тому же мнение о немногочисленности германских войск на русском фронте сильно преувеличено{9}. Хотя основная мощь германской армии, по утверждениям «западников», была почти всегда во Франции и Фландрии, Обер Ост, однако, не только располагал значительными
[24]
силами, но и постоянно служил резервуаром для пополнений, отправляемых на Запад{10}, т.е. мог себе это позволить за счет крупных воинских соединений, постоянно сосредоточенных против России.
  Попасть в военную элиту можно было, только заняв высокие посты в служебной иерархии, что при сохранении традиционной модели формирования элиты, особенно военной, в консервативных монархиях и в Кайзеррейхе в частности, было весьма затруднительно без соответствующей выслуги и связей в высшем обществе. Иной вариант, широко распространившийся в годы Великой войны, сводился к возникновению «серых кардиналов» в тени титулованных и родовитых военачальников, отдавших подчиненным все свои огромные полномочия в обмен на официальную славу. Классическим примером подобной связки является дуумвират Гинденбург – Людендорф, первый из которых был из знатного юнкерского рода и уже в годы Великой войны стал генерал-фельдмаршалом, а второй не имел заветной приставки «фон», взлет его был отмечен многочисленными скандалами и прихотями судьбы, пока генерал-майор Людендорф, едва получивший первый генеральский чин, не нашел свой Тулон при взятии Льежа в августе 1914 г. Наконец, и для первой и для второй категории военачальников, причисляемых к военной элите, был возможен и третий путь попадания в высшие эшелоны – крупный или хотя бы шумный военный успех, который приводил бы их к славе национальных героев вне зависимости от объективного вклада в победу или обстоятельств, сопутствовавших ей. Третий путь был наиболее быстрым, однако в силу позиционного тупика воспользоваться им могли в основном те, кто оказался в тех родах войск, которые могли не ограничиваться стратегией измора, т.е. в подводном флоте и в авиации. Однако среди асов, естественно, преобладали лейтенанты и капитаны, которым до вершителей судеб и стратегов было очень далеко.
  Страшные позиционные бойни на Западном фронте, Materialschlachten, которыми, как правило, и доказывается решающий характер боев во Франции и Фландрии, не давали возможности эффектных побед, которыми можно было бы гордиться в сводках. Занятые несколько сот метров вражеской территории никогда не могли сравниться с целыми губерниями, занимаемыми победоносными германскими войсками на Востоке в 1915 и 1918 гг. Кроме того, несмотря на большое уважение германского командования к мобилизационным и техническим достижениям англо-французов, их генералитет оценивался немцами очень невысоко{11}, поэтому славу одаренного полководца, стратега триумфы немецких войск в оборонительных сражениях 1915-1917 гг. на Западе не давали ни среди плохо разбирающегося в обстановке населения, ни, зачастую, среди профессионалов, ценивших только тактические наработки за отсутствием, как правило, даже оперативных успехов. Скромные успехи антантовских
[25]
войск не могли быть объяснены, как на Востоке, недостатком снабжения и перебоями в поставках современного оружия, поэтому низкий уровень генералитета противника на Западном фронте на фоне так же не блестящих русских командующих армиями выделялся особенно рельефно. Бездарность антантовского командного состава подтвердилась еще раз, когда осенью 1918 г. союзные войска получили возможность перейти в наступление по всему фронту против уже вроде бы деморализованной германской армии, в обстановке стремительно приближающейся революции. В итоге даже запаниковавший было Людендорф к концу октября 1918 г. оправился и был уверен в возможности дальнейшей успешной обороны, а вот операции союзников в эти месяцы Б. Лиддел-Гарт охарактеризовал как «маас-аргоннский кошмар»{12}. Генштабист в штаб-офицерских чинах мог заработать большой авторитет, организуя оборону против заведомо превосходящих сил противника, проводя хлесткие контрудары, лишавшие Антанту и так скромных результатов атак, однако только пока он был начальником штаба дивизии, корпуса, реже армии (Ф. Лоссберг, Г. Куль, Г. Сект). При претензии на командование крупными войсковыми соединениями, после получения чина генерал-майора или генерал-лейтенанта, этого для высокого авторитета среди равных по рангу было уже недостаточно.
  Пропаганде успехов на Западе мешало не только отсутствие крупных территориальных результатов, но и катастрофическое несоответствие затраченных ресурсов и достигнутых успехов, повторявшееся с завидной регулярностью даже весной – летом 1918 г., когда Людендорф, казалось, может вырвать победу у Антанты в отчаянной игре ва-банк, наступая всеми доступными силами{13}. Восток же так сильно избаловал обывателей, что в Германии зимой 1915 г. негодовали: почему победа в битве на Мазурских озерах (в русской традиции – Августовская операция) не принесла таких же трофеев, как и Танненберг. Запад не выдвинул ни одного военачальника, который мог бы сравниться по славе и почестям с Гинденбургом, более того, если истерию любви к «деревянному колоссу» еще можно списать на особую, подогреваемую правительством кампанию, то фантастический успех у публики А. фон Макензена – уже нет. Никто из командармов на Западе не сравнился и с командующим 11-й армией в Горлицком прорыве, никто из тех, кто сражался под Верденом, не получил у своей нации такого же признания, как будущий маршал Петэн у французов с его знаменитым: «Я их грызу!». Более того, даже уходящие с командных постов генералы Восточного фронта, получавшие вместо давно заслуженной пенсии
[26]
обнадеживающий статус «оставлен в распоряжении главнокомандующего»{14}, иногда удостаивались самых высоких должностей в тылу. Например, генерал Линзинген спустя несколько месяцев после замены его на Востоке генералом Эйхгорном летом 1918 г. стал «главнокомандующим в Марках», т.е. командующим столичным военным округом{15}, на котором попытался в ноябрьские дни 1918 г. «запретить революцию».
  На высокие назначения, быстрый карьерный рост на Западном фронте рассчитывать не приходилось: уже с первых дней войны. Ради символики единства Германского рейха перед лицом «наследственного врага», многие высшие посты занимали представители правящих домов, в том числе двое кронпринцев и герцог. Места «серых кардиналов» при них было занять еще сложнее, чем при заносчивых прусских юнкерах, а смещения их за поражения и в виду бездарности{16} вряд ли стоило ожидать. На Восточном фронте аналог этому явлению был только один – Леопольд Баварский, занимавший пост главы Обер Оста с 1916 г. и перепоручивший все дела полковнику М. Гофману. Кроме него на Востоке из германских династов воевал один из младших сыновей Вильгельма II принц Эйтель Фридрих, однако он командовал дивизией и ни на что большее не претендовал в силу крайне молодого возраста. Один из постов в управлении информации в обстановке интриг вокруг престолов будущих государств на востоке в 1918 г. занял принц Георг Баварский. Эти примеры не опровергают указанную тенденцию в среде военной элиты. Обстановка на Западе была такова, что темп ротации командного состава там был относительно невысок, по сравнению с Востоком. Несколько оживило ситуацию повышение статуса августейших командующих, возглавивших не армии, а группы армий, однако освободившееся «армейское» звено иерархии занимали зачастую выходцы с Восточного фронта, например О. Гутьер, М. Гальвиц и др.
  Таким образом, командировка на Восток для превращения из хорошего штабного офицера в самостоятельного командира или генштабиста иного уровня была просто необходимой, а маневренный характер войны против русской армии оставлял шансы на использование талантов генштабистов оптимальным образом, что и доказал Г. фон Сект, который после успешной операции под Суассоном 3-го армейского корпуса, начальником штаба которого он был в начале 1915 г., был отправлен на Восток начальником штаба в новую 11 армию генерала Макензена, где многое сделал для реализации Горлицкого прорыва и заложил основу своего будущего восхождения к огромной власти в годы Веймарской республики. Дихотомия Запад – Восток подчеркивалась еще и постоянными разногласиями между Верховным главнокомандованием (Oberste Heeresleitung (нем.), далее ОХЛ) и
[27]
главнокомандованием на Востоке, созданным уже осенью 1914 г. Разногласия дошли до открытого конфликта между Фалькенгайном и Гинденбургом – Людендорфом в 1915-1916 гг., что привело к формированию группировок «восточников» и «западников», которые так и не объединились и после триумфа «восточников» во главе с Гинденбургом в конце августа 1916 г., когда он сменил на посту главы ОХЛ своего старого врага. Последовательно поддерживая офицеров Генштаба и командармов, воевавших на Восточном фронте, Людендорф отдавал дань не только принципу протекции и формированию собственной команды. Объективно, именно война против русской армии развивала в командирах германской армии самостоятельность, инициативу и дерзость, необходимую при столь ограниченных ресурсах Второго рейха. По оценкам германских специалистов, высказанных еще по опыту русско-японской войны, именно этих черт недоставало русским военачальникам{17}, превосходство германских войск обеспечивалось за счет личных качеств офицерского корпуса. Кроме того, на Востоке командующие и их начальники штабов месяцами находились вне контроля Ставки, большую часть времени находившуюся в городках Бельгии, Люксембурга и Северной Франции{18}, ведя самостоятельную и порой рискованную партию, а не только послушно выполняя команды ОХЛ. Неслучайно три из четырех фактических глав ОХЛ в годы Великой войны (Людендорф, Фалькенгайн, Гренер) имели опыт командования на Востоке. Даже то обстоятельство, что двое последних были сосланы туда Людендорфом, не помешало им в 1918 г. на некоторое время стать там вершителями судеб целых регионов. Можно было бы возразить, что еще большие возможности германские офицеры получали в Османской империи, действительно становясь там даже более чем «полубогами», однако при всей экзотике турецкого опыта, целый ряд особенностей азиатских театров военных действий позволяет говорить о ведении войны в доиндустриальных условиях, а это означает невозможность подготовки командных кадров для других, европейских, театров военных действий «по определению». Россия же, даже при чудовищной транспортной инфраструктуре, на роль полигона передовой тактики и техники перебросок все-таки подходила, будучи отсталой, но не средневековой в экономическом отношении.
  Доказательством не-колониальности опыта войны на Восточном фронте, а, наоборот, едва ли не качественного его превосходства является то, что все новейшие тактические новации в наступлении{19} были привнесены их авторами с Восточного фронта. Примерами могут служить знаменитая «гутьеровская» тактика, изобретенная под Ригой в сентябре 1917 г., оправдавшая себя под Капоретто и в марте 1918 г. во Фландрии, или методика действий артиллерии по поддержке пехоты, а также организации ее огня при
[28]
активной обороне, разработанная Брухмюллером и опробованная при оз. Нарочь весной 1916 г. В какой-то степени это касается и химической войны, учитывая опыты с ОВ под Болимовом в январе 1915 г.
  К Восточному фронту внимание военной элиты приковывало долгое время еще и то, что вплоть до отхода русских войск из Польши в августе 1915 г. и вновь, начиная с разгрома австро-венгерских армий в Брусиловском наступлении лета 1916 г., судьба Центральных держав постоянно висела на волоске. После проигранного сражения на Марне в начале сентября 1914 г. германская армия достаточно быстро положила конец мечтаниями французов об изгнании захватчиков с оккупированных ими территорий, а после «бега к морю» в ноябре 1914 г. стало очевидно, что жизненно важным областям Рейха и даже занятым немцами ценным в промышленном отношении районам Бельгии и Северной Франции со стороны противника в ближайшей перспективе грозят разве что бомбардировки, бывшие при тогдашнем уровне воздухоплавания и авиации мало эффективными даже осенью 1918 г.{20} При этом, например, потеря Восточной Пруссии была бы для германской нации тяжелейшим моральным ударом{21}, а потеря Силезии в случае разгрома австрийцев на карпатских перевалах и угрозы Кракову, как это было в ноябре 1914 г., была абсолютно недопустима с экономической точки зрения, учитывая хронический дефицит сырья и морскую блокаду со стороны Великобритании. Позднее Восточный фронт превратился в источник постоянной тревоги за судьбу дуалистической монархии, удержать которую в стане воюющих держав надо было любой ценой, а также в единственный шанс расширить сырьевую базу за счет оккупированных западных губерний Российской империи и Румынии, нефтяные скважины которой пришлись весьма кстати Центральным державам, находившимся на грани сырьевого коллапса к концу 1916 г.
  Бытует мнение, что, при всем уважении к тяжелым боям Восточного фронта, он перестал существовать за год до капитуляции Германии, не познав ужасов и масштабов кампании 1918 г., поэтому Западный фронт заслуживает звания решающего хотя бы за безусловный приоритет в последней кампании. Однако, убеждение в том, что огромное количество германских войск бывшего Восточного фронта было отправлено во Францию, не соответствует действительности. Война, в том числе по оценкам самих германских военных, продолжалась на Востоке и после Брестского мира, забрав только к ноябрю 1918 г. жизни примерно 30 тыс. немецких солдат{22}. Более того, на Востоке
[29]
был убит представитель высших слоев военной элиты – немецкий генерал-фельдмаршал Эйхгорн, чем Западный фронт похвастаться не мог. На Запад к весне 1918 г. было отправлено только около 100 тысяч солдат, как правило, молодежь до 35 лет, в то время как на формально мирном Востоке оставалось более полумиллиона солдат в разгар решающих схваток во Франции{23}, что характеризует отношение Людендорфа к «миру» на обломках Российской империи{24}. Следующий тур перебросок начался только в отчаянной ситуации сентября – октября 1918 г., но даже тогда о выводе большей части войск не было и речи, – результаты Брестского «мира» были слишком дороги, и удержать их, кроме военной силы, было нечем. Количество немецких войск на Востоке было так велико, что их вывод затянулся – даже при способе отвода «спасайся кто может» – почти до апреля 1919 г.{25}. А в Прибалтике война против большевиков, т.е. для немецкого командования против русских и России, шла очень активно до октября 1919 г. Таким образом, война против России и ее преемников продолжалась, причем ей самой военной элитой придавалось едва ли не большее значение, чем организации прорыва фронта на Западе.
  Наконец, в историографии наличествует стремление аргументировать приоритет Западного фронта концентрацией там большей части германской армии на протяжении всей войны. В среднем, как полагают специалисты, соотношение сил германской армии на Западе и на Востоке составляет 2,1:1{26}. Тем не менее, есть несколько дополняющих эту картину штрихов. Во-первых, такое соотношение вытекает из географического положения воюющих стран, так как на западе, кроме Германии, воевать против Антанты было некому, а на востоке России противостояла своими главными (с сентября 1914 г.) силами Австро-Венгрия, Османская империя (в т.ч. в Галиции с 1916 г.) и Болгария (на Румынском фронте). Во-вторых, концентрация сил на Западе была следствием не глубокого уважения к мощи французской армии, а наследием не реализованного (по многим причинам) плана Шлиффена, подразумевавшим такое «внимание» к Франции только на первом этапе войны, вплоть до ее разгрома за 7 недель. В дальнейшем распределение сил германской армии неуклонно менялось в пользу Востока вплоть до середины 1917 г. Именно на Восток отправлялись в 1915 г.
[30]
едва ли ни единственные стратегические резервы Германской империи в виде «молодых» корпусов зимой 1914/15 г., там же образовывалась львиная доля новых формирований из ландвера и ландштурма, так как кадровых частей взять уже было негде. Последнее не означает, что силы Восточного фронта не росли, как порой оценивается, исходя из арифметики и номеров армейских корпусов. Восточный фронт вынужден был довольствоваться генеральными командованиями, этим изобретением поневоле, следствием умения применять военную элиту наилучшим образом при отсутствии лучших кадровых войск, истребляемых на Западе под Верденом и Ипром. При постоянных перебросках войск генеральные командования (фактически – аппарат штаба армейского корпуса) постоянных войск не имели, отвечая за участок фронта, а не за «собственные» дивизии.
  Наконец, германская военная элита командовала не только германскими войсками, но и большим числом (пусть и косвенно) войск союзников, поэтому пропорция по генштабистам, их задействованности на фронтах и вовсе может дать паритет между Востоком и Западом, при значительной доле специалистов высочайшего уровня на азиатских театрах военных действий (К. фон дер Гольц, Лиман фон Сандерс, Сект, Фалькенгайн). Это обстоятельство также подрывает миф о единственно важном Западном фронте. В условиях, когда половина (при самых осторожных оценках) лучших специалистов задействована на «неглавных» фронтах, говорить о предельной концентрации и даже зацикленности Германии на судьбоносных боях армий на Западе не приходится, хотя Людендорф сделал все казавшееся ему возможным для сосредоточения максимума сил{27} на Западе. Напрашивается вывод о том, что огромное значение Восточного фронта заставило Людендорфа компенсировать недостаток войск непропорционально высоким уровнем командного состава: на Востоке (при подписанном «мире») в 1918 г. были задействованы одновременно В. Гренер, Э. Фалькенгайн, М. Гофман{28}, в Турции – Г. фон Сект.
  Проявившиеся уже в годы Великой войны тенденции к непропорционально высокому карьерному «взлету» командиров с Восточного театра военных действий, их огромное влияние на судьбы Германии и народов, связанных с ней перипетиями Великой войны, остались бы для исследователей следствием «мифа о Танненберге»{29}, укладывались бы в конспирологическую версию заговора против ОХЛ и любимцев Фалькенгайна в ставке Обер Оста{30}, если бы не более весомые аргументы. Куда более вероятными представляются объективные причины, в особенности различие в
[31]
получаемом в зависимости от театра военных действий военном опыте. Причем речь идет не только о тактическом или оперативном опыте, который возможно было применить и на других театрах военных действий (как это было в случае с Гутьером), но и о стратегическом, который без радикального пересмотра взглядов полководцев и при совершенно различных географических условиях и несравнимых масштабах Запада и Востока применить было невозможно. Между тем, позиционный тупик, выход из которого так напряженно и беспощадно обе стороны искали в сражениях 1915-1918 гг. под Верденом, на Сомме и под Ипром, преодолевался новыми техническими средствами, а они, давая требуемую подвижность и выход на оперативный простор, в свою очередь, требовали обучению маневренной войне фактически заново{31}. На Западе даже традиционные мобильные рода войск, т.е. кавалерия, вышли из употребления к концу 1914 г., в то время как весь Восточный фронт в 1918 г. держался на железнодорожных перебросках и действиях кавалерийских частей. Командующие, имевшие значительный опыт ведения боевых действий против русской армии, на Балканах и, чуть в меньшей степени, на турецких театрах военных действий (где мобильные действия были зачастую невозможны не из-за ограниченности фронта, а наоборот, из-за диспропорции между его величиной и имеющейся инфраструктурой) в этом не нуждались: маневренная война продолжалась везде, кроме Запада, довольно долго, чтобы генералитет и штабное офицерство не разучились мыслить соответствующими категориями. Именно из этих соображений, а вовсе не только из-за интриг и личных противостояний, выдвинувшиеся в годы Великой войны офицеры и генералы Генштаба в острых дискуссиях начала 1920-х гг. начали отбор четырехтысячного офицерского корпуса сухопутных вооруженных сил Веймарской республики из более чем 200 тысяч офицеров кайзеровской армии.
  Позицию приоритетности маневренного опыта перед учением о высоко организованной обороне отстаивал в противовес Кулю и Рейнхардту Г. фон Сект{32}, победивший своих соперников и успевший заложить основы будущего вермахта до своей отставки осенью 1926 г. Затем его линия была продолжена при поддержке второго рейхспрезидента Германии П. фон Гинденбурга, обязанного своим фантастическим взлетом победам над русскими. Огромное внимание, которое Сект уделял разработке (пусть и тайной) новой военной техники, бледнеет на фоне колоссальных усилий руководства рейхсвера по внедрению технической грамотности в офицерскую среду, количества и качества проводимых на учениях маневров, имитирующих взаимодействие с авиацией и танками, при их официальном отсутствии в немногочисленном рейхсвере. Череда политических скандалов, бурная публицистическая деятельность и судебные процессы, выяснявшие, кто же виноват в
[32]
национальном унижении Германии 1919 г., несколько затушевывали остроту идейных споров между теми, кто, по заветам графа Шлиффена и Мольтке-старшего, старался всегда держаться в тени. Раскол, причем принципиальный, во взглядах на стратегию развития вооруженных сил, казался вовсе недопустимым. Однако Г. фон Сект не шел на компромиссы с теми, кто был уверен, что задача германской армии организовать непроходимую оборону против превосходящих сил французов и их союзников, теми, чьей целью было возведение германской версии линии Мажино. Правота Секта была окончательно доказана в Польской и Французской кампаниях вермахта, где особенно проявили себя генералы, когда-то воевавшие на Востоке, в том числе начальник Генерального штаба Ф. Гальдер, Рундштедт, Ф. фон Бок, автор альтернативного плана победоносного прорыва на Западе Э. Манштейн, Гот, Клейст, Рейнхардт, Роммель, Балк, Шмидт и др.
  Напряженная внутриполитическая обстановка Веймарской республики делала склоки внутри военной элиты особенно опасными. Большая часть конфликтов была вызвана последствиями состоявшегося в ходе Великой войны проклятия Германии – войны на два фронта, что делало их возможными и в будущем. Рейхсвер балансировал на грани (а иногда и за ней) путча и/или истерии подозрений социалистов в антиправительственных заговорах. Позиции «восточников» усугублялись еще и тем, что в их среде появилась особая прослойка, претендующая на звание национальных героев, – ветераны фрайкорпс{33}, бившихся с поляками и большевиками, пока армии Запада бесславно отходили на Родину, чтобы вступить там в революционные бои, чреватые Гражданской войной. Бойцы частей, возглавляемых Р. фон дер Гольцем, на этом фоне казались теми, кто отстоял честь Германии, спас ее от «красного потопа», оставил Силезию в составе рейха. Из них зачастую комплектовались такие организации, как «Стальной шлем» и, тем более, ряды штурмовых отрядов нацистской партии{34}. Довольно активное участие фрайкорпс и других военизированных организаций не могло встретить поддержки со стороны Секта и военного министра, поэтому лидеры фрайкорпс едва не составили военную контрэлиту, однако поражение путчей Каппа в марте 1920 г., «черного» рейхсвера в сентябре 1923 г., бесславный конец «Пивного путча» ноября 1923 г., в котором оказался на первых ролях герой Востока Э. фон Людендорф, привело к тому, что такого варианта эволюции военной элиты удалось избежать. Все самое ценное, лояльное и склонное к методичной подготовке расплаты за унижение Версаля было отобрано Сектом в «белый» рейхсвер. Немногие, по политическим причинам оказавшиеся за бортом элитной армии, пополнили ее ряды, несколько подорвав идейное единство офицерского корпуса, после восстановления всеобщей воинской повинности весной 1935 г.{35} Качество и уровень подготовки 100-тысячного рейхсвера, где заправляли ветераны Восточного фронта,
[33]
воспитанные Сектом, были таковы, что за четыре года вооруженные силы Германии развернулись в армию, совершившую еще один рывок к мировому господству{36}.
[34]


{1} Francois H. Marneschlacht und Tannenberg. B., 1920. S.125.
{2} Статья 231 категорически утверждала: «Союзные и Объединившиеся Правительства заявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесенных Союзными и Объединившимися Правительствами и их гражданами вследствие войны, которая была им навязана нападением Германии и ее союзников». (Версальский договор. М., 1925. С.84).
{3} Уже после Второй мировой войны немецкая военная элита оценивала влияние этого так: «...предвоенное поведение Запада, который придал своей борьбе характер крестового похода с целью to make the world fit for democracy. Ответить на это в идеологическом отношении Германия не могла ничем. Литераторы и философы, взявшие на себя задачу дать убедительную картину "немецкого миропонимания", не сумели этого сделать не только для всего мира, но даже для самого немецкого народа». (Пихт В. Немецкий солдат // Итоги Второй мировой войны. Выводы побежденных. СПб., 1998. С.52).
{4} Это показывает наличие у Антанты подробно разработанного плана на 1919 г., при этом зимой 1917/18 г. ведущие политики Антанты (Клемансо) полагали, что победа будет достигнута только осенью 1919 г. (См., напр.: Зайончковский А.М. Первая мировая война. М., 2001. С.733).
{5} Здесь, особенно в США, позднее была выдвинута версия победы в информационной войне и решающего вклада 14 пунктов Вильсона в деморализацию и крушение «кайзеровской тирании». Начало этому лестному для США мифу положил, судя по всему, советник президента В. Вильсона полковник Хауз сразу же после опубликования заявления Вильсона и официальных реакций на него со стороны Германии и Австро-Венгрии. (См.: Архив полковника Хауза: В 2 т. Т.2. М., 2004. С.223-247).
{6} Однако, версия намеренного и триумфального проведения «периферийной стратегии» в противовес упрямству Фоша имеет место. (См.: Лиддел-Гарт Б. Стратегия непрямых действий. М., 1999. С.212-214).
{7} Т.е. официально – главу Полевого Генштаба при Верховном главнокомандующем Вильгельме II.
{8} Cм., напр.: Koenen G. Der deutsche Russland-Komplex: Zur Ambivalenz deutscher Ostorientirungen in der Weltkriegsphase des 20. Jahrhundert // Traumland Osten. Deutsche Bilder vom östlichen Europa im 20. Jahrhundert. Göttingen, 2006; Neugebauer K.-V., Hansen E.W. Das Zeitalter der Weltkriege. München, 2007.
{9} Количество германских солдат на Востоке: 1914-1915 гг. – 683 722, 1915-1916 гг. – 1 316 235, 1916-1917 гг. – 1 877 967, 1917-1918 гг. – 1 341 736 человек. В среднем 1 304 915 в год, а на Западе 2 783 872, соотношение 1:0,47. (Liulevicius V.G. War land on the Eastern Front. P.22).
{10} М. Гофман 5 ноября 1916 г. писал: «Восточный фронт является неисчерпаемым источником. Но постепенно иссякает и этот источник». (Гофман М. Записки и дневники. Л., 1929. С.220). {11} Генерал артиллерии Макс фон Гальвиц, только что получив после 11 армии на Востоке 2 армию на Западе, говорил в июле 1916 г. на Сомме о британцах: «Нигде я не видел таких львов, которыми предводительствовали бы такие бараны». (URL:http://home.comcast.net/~jcviser/aok/gallwitz.htm).
{12} При том, что его не заподозришь в германофильстве. (См.: Лиддел-Гарт Б. Правда о Первой мировой. М., 2009).
{13} В действительности и здесь Восточный фронт сказался: 100 тысяч были отправлены, а более 500 тысяч остались на востоке. По данным Г. Куля, в марте 1918 г. на Востоке было 54 дивизии и 13 бригад, около 1,45 млн. человек, все солдаты были старше 35 лет, многие были из Эльзаса и Лотарингии. (Гофман М. Записки и дневники. С. 260). К 1 октября 1918 г. на Восточном фронте оставалось 540 тысяч солдат и офицеров. (Куль Г., Дельбрюк Г. Крушение германских наступательных операций в 1918 г. М., 1935. С.34-41).
{14} Термин употреблявшийся в Русской императорской армии. В немецком аналог – «zur Disposition gestellt».
{15} Пост более чем важный, если вспомнить российские аналоги – генерал Л.Г. Корнилов, например, получивший его в марте 1917 г.
{16} Некоторыми военными способностями из представителей царствующих домов обладал только Рупрехт Баварский, остальные, в том числе наследник престола, были бездарны и беспомощны. (См.: Storz D. Kronprinz Rupprecht von Bayern – dynastisсhe Heerführung im Massenkrieg // Monarchen und ihr Militär. Potsdam, 2010).
{17} Drang Nach Osten. Из секретной докладной записки Германского Большого Генерального штаба. 1913 год // Родина. 1993. №8-9. С.14-15.
{18} Не считая периода, когда Ставка находилась в Верхней Силезии в замке Плесс в 1915-1917 гг. Она была переведена на Восток, так как официально считалось, что это поможет наладить взаимодействие с австро-венгерским командованием. (См., напр.: Раушер В. Гинденбург: фельдмаршал и рейхспрезидент. М., 2003. С.79-90).
{19} Не считая, может быть, штурмовых отрядов, автором их был баварский капитан Ульрих Рор, но они, впрочем, первоначально важны были для контратак, а не для наступления.
{20} Были организованы бомбардировки германских городов в Рейнланде. Однако результат был незначителен – около 800 мирных граждан были убиты, но и авиация Антанты понесла значительные потери. (Blank R. Strategischer Luftkrieg gegеn Deutschland. URL:http://www.erster-weltkrieg.clio-online.de/).
{21} Чем и объясняются роковые действия Мольтке-младшего по переброске не нужных под Танненбергом 2,5 корпусов с ударного крыла германских армий на Западе, о чем написаны тома литературы. (См., напр.: Francois H. Marneschlacht und Tannenberg. B., 1920; Галактионов М.Р. Темпы операций. Париж 1914. М., 2001; Грёнер В. Завещание Шлиффена. Оперативные исследования по истории Мировой войны / Пер. с нем. М., 1937; Такман Б. Первый блицкриг. Август 1914. М.; СПб., 2002).
{22} По украинским данным в ходе оккупации в 1918 г. погибло 30 тысяч австрийских и немецких солдат и 50 тысяч украинских партизан. (Федюшин О. Украинская революция. 1917–1918. М., 2007. С.212). Солдат 45-й ландверной дивизии писал в марте 1918 г., что часть несет большие потери от боев с большевиками и украинцами. (Histories of two hundred and fifty-one divisions of the German army which participated in the war (1914–1918). Chaumon, 1919. P. 468). По немецким данным, погибло 22 тысячи немецких и австрийских солдат и до 30 тысяч сторонников гетмана Скоропадского. (Grelka F. Die ukrainische Nation unter deutschen Besatzungherrschaft 1918 und 1941/42. Wiesbaden, 2005. S.107-111, 221-223).
{23} О. Федюшин полагает, что наличие около 1 миллиона (!) солдат на Востоке весной-летом 1918 г. было тяжелейшей ошибкой Германии за всю Первую мировую войну. (Федюшин О. Указ. соч. С.288, 293).
Более осторожные оценки численности германских войск на Востоке в 1918 г. см.: Базаревский А.Х. Мировая война 1914–1918 гг. Кампания 1918 года во Франции и Бельгии. В 2 т. Т.1. М.; Л., 1927. С.46-47; Куль Г., Дельбрюк Г. Указ. соч. С.24-25).
{24} «Действительного мира достигнуто не было, вследствие этого продолжала существовать опасность образования нового Восточного фронта, к чему Антанта и большевики стремились в молчаливом согласии». (Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг. М., 2005. С.579).
{25} См. подр.: Rückführung des Ostheeres. Bd.1. B., 1936.
{26} См. сноску 11.
{27} На Западном фронте было сосредоточено 80% германских пехотных дивизий и 90% артиллерии. (Зайончковский А.М. Первая мировая война. С.742).
{28} М. Гофман, однако, приписывал то, что ему не удастся попасть на Запад, «ревности», которой страдают все великие люди, т.е. Людендорф. (Гофман М. Записки и дневники. С.241-242).
{29} См. подр.: Hoegen von J. Der Held von Tannenberg: Genese und Funktion des Hindenburg-Mythos. Köln; Weimar, 2007.
{30} М. Гофман писал, что должности раздаются «креатурам Фалькенгайна», что на Западе «его ненавидят так же, как и мы», однако почему-то ни о каком аналоге фрондирующего Верховного главнокомандования на Востоке на фронте во Франции и Фландрии не было и речи. (Гофман М. Записки и дневники. С.174-182).
{31} По мнению немецких военачальников, многие перспективные прорывы союзников, особенно англичан, достигнутые с помощью танков, не дали решительного результата, так как их не ожидали сами атакующие и не умели использовать достигнутое. Например, Э. Людендорф именно так объяснял причины скромного результата британского успешного прорыва под Камбре 20 ноября 1917 г. (Людендорф Э. Указ. соч. С.498-499).
{32} См. подр.: Корум Дж.С. «Корни блицкрига»: Ганс фон Зект и германская военная реформа / Пер. с англ. (Гл.3). URL:http://militera.lib.ru/research/corum_js/index.html
{33} От нем. Freikorps – добровольческие отряды. В русскоязычной историографии называются зачастую «фрайкоры». См., напр.: Акунов В.В. Фрайкоры. Германские добровольческие отряды в 1918-1923 гг. М., 2004.
{34} Гитлер впоследствии говорил, что «Völkischer Beobachter» начала 20-х следовало бы называть «балтийским листком». (Фест И. Гитлер: Биография. Т.1. Пермь, 1993. С.226).
{35} Манштейн Э. Из жизни солдата. Ростов н/Д., 2000. С.159-160.