В последние годы перед Первой мировой войной Военное министерство и МВД провели ряд совещаний, обсуждавших вопросы, связанные с освобождением от военной службы, с целью уменьшить число подобного рода изъятий{21}. Отчеты этих заседаний показывают, каким было отношение к этому вопросу политической и военной элиты. Споры по большей части касались сокращения льгот по семейному положению и образованию. Закон 23 июня 1912 г. был серьезным шагом к введению действительно всеобщей воинской повинности, но инерция и начавшаяся два года спустя война сделали его мертворожденным.
  Другая серьезная дискуссия шла вокруг освобождения от воинской повинности различных национальных и этнических групп{22}. Отчетливее всего официальная позиция должна была раскрыться при ответе на ключевые вопросы: следует ли призывать национальные меньшинства на службу в специальные части, состоящие из представителей одной национальности, или же существующая практика их распределения среди различных военных частей и подразделений должна быть сохранена? Какие индивидуальные особенности малых народов (в частности, физические характеристики и уровень культурного развития) делали их более или менее годными к военной службе? Какие национальные группы с большей вероятностью будут верно служить самодержавию, а какие скорее всего будут представлять серьезный риск для безопасности?
  Идея создания особы национальных частей была отклонена как «не соответствующая ни политическому, ни внутреннему положению России», поскольку «исторический опыт показал, что попытки формировать туземные части в пограничных областях вели к одному и тому же результату: как скоро национальный вопрос обострялся, части эти приходилось расформировывать». Более того, участники совещаний
[40]
признали, что собственно туземные части всегда показывали себя в бою хуже, чем аналогичные части регулярной армии; исходя из этого, они обоснованно возражали против расходования государственных средств на подобные второстепенные боевые части, тогда как эти средства могли быть с большей пользой потрачены на нужды регулярных войск.
  Основная часть нерусского населения, которое по-прежнему оставалось освобожденным от военной службы, находилась в Великом княжестве Финляндском, на востоке Кавказа и в Туркестане (включая Киргизию). Руководствуясь по большей части политическими мотивами и соображениями безопасности, межведомственные комиссии высказались против отмены их освобождения от службы{23}. К тому же было решено освободить от военной службы до 2.5 млн киргизов, поскольку они не знали русского языка. Должностные лица были убеждены, что три или четыре года службы в императорской армии не сделают из киргизов послушных солдат, но научат их обращаться с оружием и таким образом, возможно, пополнят ряды противников империи. Подобное же заключение было сделано относительно узбеков, таджиков и каракалпаков, так как предполагалось, что всем им недоставало «чувства общности русского Отечества». О сомнительности их лояльности, по мнению чиновников, свидетельствовали и ежегодные массовые паломничества в Мекку, распространенные среди мусульман; возникало предположение, что эти народы считали своим настоящим объединяющим центром не близкую Россию, а далекую Турцию. В случае войны России с Турцией на верность этих народов рассчитывать было нельзя. Относительно бурят, якутов и мусульманских народов Кавказа, которые, казалось, обладали природными воинскими качествами, были сделаны противоположные выводы.
  Несмотря на нежелание правительства покончить с прежними изъятиями от военной службы, общая тенденция, состоявшая в том, чтобы свести их к нулю вместе с особым положением нерусских подданных, совпала с ростом русского националистического движения правого толка, которое упорно боролось за сохранение или расширение экономической и политической власти этнически русских элит (ethnic Russian elites). Одной из мишеней для русских правых в правительстве и в обществе служила автономия Финляндии. С 1878 г. Финляндия имела собственные военные формирования, обособленные от армии империи, но в 1901 г. генерал-губернатор Н.И. Бобриков единолично распустил их и попытался распространить на финское население отбывание воинской повинности на общих основаниях. Сопротивление финляндского парламента закончилось ничьей: в качестве компромисса обязательная военная служба была заменена для Финляндии требованием ежегодно, начиная с 1905 г., вносить в казну сумму в несколько миллионов рублей{24}. III Дума использовала этот и другие предлоги, чтобы максимально ограничить юрисдикцию Сената и Сейма Финляндии. Также в течение работы III Думы крайне правые депутаты предложили в связи с намеченным пересмотром закона о воинской повинности, чтобы евреи проходили службу в особых воинских частях, которые должны были в случае войны автоматически отправляться на фронт. Хотя это предложение было отклонено, Дума все же исключила евреев из числа обучающихся в Военно-медицинской академии на том основании, что еврейские врачи деморализовали русские войска во время недавней войны с Японией{25}.

Межэтнические отношения накануне войны.

  Дискриминация национальных и этнических групп, существовавшая в императорской армии, отражалась в устойчивых представлениях офицеров и солдат, а также в их отношениях друг к другу и к этнически «другим»{26}. Этот предмет – один из самых неуловимых для исследования аспектов военной культуры поздней империи; имеющиеся свидетельства скудны, противоречивы и подвергались цензуре во время Первой мировой войны, революции и Гражданской войны. Украинцы и белорусы относились вместе с великороссами к славянскому большинству, объединенному, согласно
[41]
имперским представлениям, православной верой, и считались ассимилированными в русскую культуру. Кавказцы и особенно мусульманские народы, напротив, рассматривались как намного более обособленные нации и были наделены некоторой автономией (например, правами сохранять родовые традиции и специальные школы). С другой стороны, евреи, которых не смешивали со славянским большинством, обладали даже меньшими правами и терпели, наверное, больше неуважения, чем любая другая группа{27}.
  Русский офицер-мемуарист настаивает на том, что нерусские военные не страдали от дискриминации в довоенной армии (за исключением еврейских и польских солдат и офицеров), и что национальный вопрос в ней не существовал. В отличие от поляков и евреев (о чем пойдет речь ниже), офицеры из числа остзейцев, финляндцев и кавказцев не подвергались никакой формальной дискриминации и юридически имели права на все выгоды, которыми пользовался любой русский офицер, даже если они не могли выполнить приказ, отданный по-русски. Офицеры вообще, кажется, уделяют гораздо больше (или, по крайней мере, достаточно много) внимания конкуренции между видами вооруженных сил и «полковому снобизму», а также офицерской преданности царю и государству, которому они служат, а не каким-либо этническим различиям{28}. Несмотря на то, что некоторые трения иногда всплывали на поверхность в подразделениях, где солдаты не изучали русский язык на специальных занятиях, солдаты национальных меньшинств, по словам А.И. Деникина – самого цитируемого мемуариста, «в свободное время говорили на своих родных языках, пели родные песни, и никому это не казалось хоть немного странным». Деникин настаивает, в частности, что украинского вопроса просто не существовало, пока он не был внесен в армию извне, и что солдаты и даже офицеры в общем успешно ассимилировались в доминирующую русскую культуру. Деникин также отрицает, что армия взращивала шовинистический национализм или участвовала в принудительной русификации{29}.
  Однако многие из высокопоставленных офицеров разделяли панславистские идеи и воззрения русского национализма, ставшие камнем преткновения для проведения военной политики на аннексированных территориях. Задолго до того, как война противопоставила Россию Германской и Австро-Венгерской империям, русские офицеры (а также многие гражданские политические и культурные деятели) смотрели на историю как на подготовку к откровенной борьбе Тевтонской и Славянской цивилизаций, сосредотачивая патриотические силы против германских народов и, конечно, евреев. А. Уилдман, например, «относительно умеренный, рациональный панславизм» Деникина и Ю.Н. Данилова противопоставил «более эмоциональному, бешено антинемецкому» панславизму А.А. Брусилова{30}. Такое положение дел встревожило одну из этнических групп, которая долго была оплотом самодержавия, – остзейцев. Хотя они продолжали составлять важную часть имперского офицерского корпуса, верность немцев России дрогнула после революционных событий 1905 г. К тому же, немецкие офицеры-землевладельцы обвиняли русских в подстрекательстве латышских крестьян к борьбе против землевладельцев во время революции{31}. Идея многонациональной гармонии еще меньше разделялась в среде польских офицеров. Они обижались на третирование со стороны старших русских офицеров, считавших поляков худшими воинами и, начиная с восстания 1863 г., еще и потенциально неблагонадежным элементом. Чтобы стать офицером (даже офицером запаса), поляк должен был получить документ о политической благонадежности от полкового командира. Были установлены специальные квоты, ограничивавшие число поляков, которые могли быть приняты в офицерский корпус. Полякам также было запрещено учиться в военных академиях и, таким образом, им были закрыты пути к постам в Генеральном штабе, если только они не переходили в православие{32}.
  Евреи также сталкивались в армии с подобными и даже еще большими запретами. Еврейские призывники даже не могли рассчитывать на относительно либеральную практику освобождения от призыва, применявшуюся относительно других этнических групп. Существовала особая квота призыва для евреев, и если эта норма не выполнялась,
[42]
то в армию были обязаны идти даже те молодые люди, которые считались заслуживающими «безоговорочного освобождения от призыва». Такая политика оправдывалась тем, что огромное количество евреев регулярно уклонялось от призыва{33}. Некрещеный еврей не мог ни стать офицером, ни поступить в Военно-медицинскую академию. Евреи, по убеждению многих военных, были плохими солдатами, и некоторые свидетельства их нежелания служить только усиливали такое предубеждение{34}. В 1911 г. военный министр безуспешно предлагал Думе заменить для евреев воинскую повинность специальным налогом, идущим на нужды обороны.


  Все описанные выше обстоятельства прошли суровое испытание во время Первой мировой войны. Более того, фактически с самого ее начала наблюдался отход от традиционной имперской армейской политики. Уже сам факт, что война велась между многонациональными империями, ставил в повестку дня новые вопросы, включая возможность нового конфликта среди их народов. Военная политика была неразрывно связана с национальной, и это усиливало уже существующую межэтническую вражду и вызывало к жизни такие новые формы конфронтации, как оккупация, эвакуация и переселение. Многие социальные и политические противоречия имели в прошлом национальную составляющую, теперь же этническая принадлежность стала оружием и инструментом политики для всех воюющих государств. Российская императорская армия стала экспериментальной лабораторией для проверки различных новых политических мер, ориентированных на национальные меньшинства. Но все эти меры по сути были неуклюжими попытками гарантировать национальную безопасность и апеллировали к предполагаемым панславистским идеалам населения с целью широкой поддержки военных действий.
  Несмотря на кратковременный взрыв патриотической поддержки войны, очень скоро мужчины призывного возраста стали искать способы добиться освобождения от военной службы, и общество, казалось, сочувствовало им{36}. Поскольку армия полагалась на «моральные» и «духовные» качества солдат, правительство фактически не вкладывало никаких средств в патриотическое воспитание. Элита империи и после 1905 г. продолжала наивно считать, что русский мужик был готов рисковать жизнью «за царя, за родину, за веру». Однако обычный новобранец, в отличие от его социального идеала, слабо представлял себе, кто именно его враг, и плохо понимал цели России в войне{37}. При этом многие новобранцы идентифицировали себя не с нацией, а с той местностью (губернией или уездом), где они жили{38}.
  Сначала русская военная пропаганда еще давала ответы на вопросы призывников, причем эти ответы были своего рода версией панславистских убеждений, согласно которой все славянские народы будут приветствовать русскую армию-освободительницу и присоединятся к борьбе против угнетателей – Австро-Венгрии, а со временем и Турции. Такая «освободительная» (liberationist) гиперболизация была характерна для основных воюющих держав, но эти пышные риторические фразы несли в себе серьезный риск, вызывая раздражение народов собственной империи. Действительно, война имела нежелательные последствия для имперских элит, «интернационализировав» национальные проблемы империй{39}. По официальным заявлениям Антанта вела войну в том числе и во имя самоопределения наций. Конечно, Великобритания, Франция и в особенности Россия имели в виду распад Габсбургской и Османской империй, но национальные проблемы России также стали болезненным аспектом ее взаимоотношений со странами Антанты{40}.
  Немцы и австрийцы, со своей стороны, финансировали конференции и публикации нескольких антиимперских национальных групп Российской империи, особенно польских, украинских, литовских, финских, а затем и мусульманских. Они также вели пропагандистские кампании (сначала довольно примитивные), обращаясь к предполагаемым
[43]
антироссийским чувствам среди нерусских подданных царя{41}. Одной из мер, направленных на то, чтобы удержать поляков в составе Российской империи, было заявление вел. кн. Николая Николаевича, сделанное 14 августа 1914 г. Суть его заключалась в том, что российское государство могло бы признать автономию Польши в пределах Российского государства после окончания войны{42}. 5 ноября 1916 г. немцы объявили о своем намерении объединить после окончания войны польские земли в составе независимого польского государства. Независимо от их. мотивов, воюющие страны неосторожно дали полякам больше, чем просто надежду на то, что их национальные мечты об автономии, воссоединении или независимости сбудутся после войны. Еще важнее было то, что эти опасные жесты содействовали трагическому видоизменению представлений о лояльности среди различных народов империи.
  Одно из самых серьезных последствий антинемецкой пропаганды, которое стало ведущей темой военной и гражданской печати, было распространение и усиление в русской армии напряженности в отношениях между сотнями высокопоставленных офицеров, офицеров среднего звена и солдат с немецкими фамилиями. На фоне германофобских погромов 1915 г. в Москве, высылки немецких колонистов с Волыни и постоянных поражений на поле боя тема зловещего немецкого влияния и заговоров («немецкое засилье») формировала негативное общественное мнение в отношении людей с немецкими корнями, включая и лиц Императорской фамилии. Военные с немецкими фамилиями начали серьезно волноваться о своем будущем, поскольку даже русские либералы, казалось, были заражены шовинистическим («квасным») патриотизмом, который стал допустимым благодаря войне{43}. Враждебность и подозрительность быстро перешли с немцев на евреев и поляков. Генерал М.В. Алексеев приказывал удалять евреев из земских учреждений, а генерал Н.Н. Янушкевич поддерживал идею отстранения евреев от службы в армии. Иногда солдат-евреев отказывались принимать в военные части в качестве пополнения{44}.
  В первые дни войны представители тюркских народов империи приветствовали начало военных действий. Из добровольцев горных районов Кавказа была сформирована Дикая дивизия. Формировались также кавалерийские полки, состоявшие из туркмен и крымских татар. Татары и башкиры призывались и в пехоту. Но после вступления Османской империи в войну на стороне Тройственного союза мусульмане России столкнулись с новой дилеммой. Полицейские агенты выслеживали протурецких агитаторов в Крыму и в Казани. Но несмотря на некоторые сообщения о дезертирстве, тюркские народы вплоть до 1916 г. не вызывали в правящих кругах существенных опасений{45}.
  Развитие украинского национального движения в течение войны демонстрирует другой аспект изменения национальной и националистической политики, а именно ее милитаризацию, что соответствует основной модели развития национальной политики в Центральной и Восточной Европе. Возникшие в 1914 г. Союз освобождения Украины и общества «сечевых стрельцов», также как те организации, которые создавались Ю. Пилсудским в Польше и Т. Масариком и К. Крамаржем в Чехии, рассматривали военный взрыв как начало своего собственного национального освобождения. Действительно, успехи Пилсудского вдохновили молодых украинских милитаристов, особенно в Галиции; украинские союзы стрелков создавались отчасти по образцу «стрелков» Пилсудского{46}. В феврале 1914 г., еще до начала войны, в австрийской армии были организованы первые курсы для обучения галицийских стрелков и создан специальный фонд для обеспечения их оружием{47}.
  Включение «сечевиков» в австрийскую армию стало частью опасной эскалации противоборства империй, опирающихся на армии, состоящие из национальных меньшинств, которым противостояли вражеские войска, включавшие в себя те же самые национальные меньшинства. Оставалось сделать лишь маленький шаг от формирования особых частей из числа собственных призывников к созданию добровольческих соединений из военнопленных и дезертиров из вражеского лагеря. Первые шаги к использованию межэтнических противоречий внутри Российской империи в военных
[44]
целях были предприняты, когда немцы сформировали корпус из финских офицеров, а австрийцы организовали на своей территории польский легион для борьбы с врагами Тройственного союза{48}.   Россия, со своей стороны, возможно, даже опередила противника в формировании частей из военнопленных. Русская армия в 1914-1917 гг. захватила большое количество военнопленных (согласно послевоенной статистике, почти 2 млн человек{49}). Русское Верховное командование (отчасти под влиянием утопических панславистских идеалов, разделявшихся значительной частью правящей элиты) стало экспериментировать с созданием национальных военных частей еще до того, как это сделал противник. Утверждая, что братские славянские народы стонут под игом Габсбургов и с нетерпением лишь ожидают момента, чтобы присоединиться к освободительному делу России, Генеральный штаб уже в августе 1914 г. серьезно обсуждал вопрос о формировании чешских, словацких и польских частей, а также одобрил создание финских и латышских войск{50}.
  Чешские, словацкие и польские соединения должны были формироваться из большого и быстро увеличивавшегося контингента пленных солдат австро-венгерской армии. Эмигрантские чешские общества предлагали свою помощь в формировании специальных частей для борьбы против Австро-Венгрии, в подготовке восстаний среди соотечественников и в «освобождении родины от австрийского порабощения». В благотворительных целях и для пропаганды освободительной миссии России среди пленных славян (к которым относились также словенские, сербские и хорватские военнопленные) было основано «Всероссийское попечительство о пленных славянах»{51}. Военное министерство искренне признавало, что такого рода подразделения создавались преимущественно из политических соображений{52}. Очень скоро некоторые представители русского Верховного командования стали рассматривать военнопленных славянского происхождения как надежный источник подкреплений для русской армии, тогда как другие скорее воспринимали их в качестве надежной рабочей силы{53}.
  После вступления Турции в войну на стороне Тройственного союза первоначальные призывы к славянскому братству трансформировались в идею крестового похода против мусульман. Непосредственным объектом новых воззваний стали армяне, зажатые между Россией и Турцией и в первое время державшие нейтралитет. После отказа от автономии, предложенной младотурками в обмен на помощь в борьбе против России, дашнаки, ожидая быстрой победы Антанты, непредусмотрительно присоединились к русским. Их лидеры образовывали армянские добровольческие части для содействия русской армии и готовили восстания в тылу турецких войск{54}.
  Положение населения оккупированной русскими войсками Галиции было еще более сложным. Весной 1915 г., незадолго до немецкого и австрийского наступления, которое заставило русских эвакуировать эту провинцию, Русский народный совет (местная русофильская организация во Львове) ходатайствовал о разрешении сформировать «специальные галицко-русские добровольческие подразделения» и о предоставлении галицко-русским студентам права поступать в военно-учебные заведения России. Генеральный штаб ответил, что не видит причины отказаться от создания галицко-русских дружин на тех же основаниях, на которых формировались чешские части. Не возражал Генеральный штаб и против поступления галичан в военно-учебные заведения (в том случае, если они владели русским языком){55}.
  Важно отметить, что в канун Февральской революции 1917 г. принцип организации военных формирований по национальному или этническому признаку, другими словами, национализация имперской армии, с целью национального освобождения (хотя бы только во вражеском лагере) был твердо установлен. Подобные эксперименты с национальными военными подразделениями, создаваемыми во имя борьбы между империями, внесли вклад в распад русской, австро-венгерской, османской и германской армий, а также самих этих монархий{56}.
[45]

{1} Эта статья – часть большого исследования, посвященного истории Украины между 1914 и 1941 гг. Помимо прочего, автора интересует то наследие, которое оставила императорская армия своим преемникам – прежде всего польской и финской армиям и армиям прибалтийских государств, а также «несостоявшимся» независимым государствам Закавказья и Украины.
{2} О недавней широкой дискуссии о воинской повинности см.: Sanborn J. Drafting the Russian Nation: Military Conscription, Total War, and Mass Politics, 1905-1925. DeCalb, 2002; Лапин В. Армия империи – империя в армии. Организация и комплектование вооруженных сил России в XVI-начале XX в. // Ab Imperio. 2000. №4. С.109-140.
{3} Обзор англоязычных исследований о комплектовании армии в Российской империи см.: Keep J.L.H. Soldiers of the Tsar: Army and Society in Russia, 1462-1874. Oxford, 1985; Wirtschafter E.K. From Serf to Russian Soldier. Princeton, 1990. См. также: Захаров М. Национальное строительство в Красной армии. М., 1927. Об офицерском корпусе перед милютинскими реформами см.: Stein H.-P. Der Offizier des russischen Heeres im Zeitabschnitt zwischen Reform und Revolution (1861-1905) // Forschungen zur osteuropaeischen Geschichte. 1967. №3. S.351-363.
{4} Фактически до конца старого режима имперские власти отказывались, по крайней мере формально, признавать национальную или этническую принадлежность подданных, несмотря на возрастающее значение национальных движений как в самой Российской империи, так и за ее пределами. В результате полиэтнический состав императорской армии сложно восстановить по опубликованным материалам. Национальная принадлежность вооруженных сил может быть реконструирована на основании статистических данных о «вероисповедании», но конечно, это не только проблема статистики. Многие народы, бывшие подданными царя, не имели того, что мы определяем как национальную принадлежность, свойственную Новому времени. Часто они были более привязаны к религии, чем к национальности; среди элиты многие предпочитали видеть себя представителями своего сословия и особенно имперской знати, а не смешиваться с массами, хотя бы они придерживались той же религии и говорили на схожем языке. Украинцы, в частности, включались в понятие «православные» и вместе с белорусами и русскими рассматривались как одно «русское племя». Немцы и финны, как правило, записывались как «лютеране», поляки и литовцы – как «католики», армяне – как «армяно-грегориане». Категория «мусульмане» включала широкий круг этнических групп. Исследование еще более затрудняется тем, что поляки, немцы, евреи, принимавшие православие, рассматривались как «православные».
{5} Бескровный Л.Г. Русская армия и флот в XVIII в. М., 1958. С.27-28, 32-37. Каждый призыв нерусских на военную службу в XVIII в. требовал особого регулирования.
{6} Иррегулярные войска включали в себя иностранные гусарские полки, кавалерийские полки Слободской Украины, казачьи войска, а также башкирскую и калмыцкую конницы. «Разнонародные команды» сохраняли свою национальную одежду и оружие. Некоторые из них использовались для проведения рекогносцировок, охраны коммуникаций и транспортных путей. См.: Панков Д.В. Русская регулярная армия // Развитие тактики русской армии. XVIII в. – начало XX в. Сб. статей. М., 1957. О ландмилиции, иррегулярных и гарнизонных войсках подробнее см.: Бескровный Л.Г. Указ. соч. С.44-48, 60-62, 65. Военная служба казаков регулировалась особым законодательством, общеимперская практика отбывания рекрутской повинности на них не распространялась.
{7} Бескровный Л.Г. Указ. соч. С.296-301, 327, 339-340. Украинская дивизия была одной из восьми, созданных в ходе военной реформы после Семилетней войны.
{8} Там же. С.308, 458. Такие школы, предназначенные для мусульман, были открыты в 1764 г. в Моздоке, а в 1788 г. - в Кизляре и Екатеринодаре. О включении украинских гетманских войск в состав вооруженных сил империи см.: Коhut Z.E. Russian Centralism and Ukrainian Autonomy: Imperial Absorbtion of the Hetmanate, 1760s-1830s. Cambridge, 1988. P.218-222.
{9} Одним из примеров наиболее сильного сопротивления стало польское восстание 1863 г. Конечно, польское национальное движение и его исторические претензии относительно нарушения польской автономии играли тут главную роль, однако попытки имперских властей распространить рекрутскую повинность на польское население также способствовали взрыву. См.: Керсновский А. А. История русской армии. Т.2. Белград, 1933. С.411-114.
{10} Бескровный Л.Г. Указ. соч. С.297, 318, 322.
{11} Keep J.L.H. Op. cit. P.358-364; Дьяков В.А. Петербургские офицерские организации конца 50-х -начала 60-х гг. XIX в. и их роль в истории русско-польских революционных связей // Из истории классовой борьбы и национально-освободительного движения в славянских странах. М., 1964. С.278-279, 348-349, 352; Смирнов А.Ф. Революционные связи народов России и Польши: 30-е-60-е гг. XIX в. М., 1962. С.156, 161.
[46]
{12} Об остзейцах см.: Агmstrоng J.A. Mobilized Diaspora in Tsarist Russia: The Case of the Baltic Germans // Soviet Nationality Policies and Practices. N. Y., 1978. P.63-104; о финнах: Screen J.E.O. Finnish Officers in the Russian Army and Navy during the Autonomy Period (1809-1917) // Siirtolaisuus Migration. 1981. №4. P.1-7; Screen J.E.O. The Entry of Finish Officers into Russian Military Service 1809-1917. Ph.D. diss., London, 1976. Национальный состав офицерства мало отличался от национального состава всей армии. К концу века русские (включая украинцев и белорусов) составляли примерно 80% офицерского корпуса, остальные 15-20% (в зависимости от ранга) делились между поляками, немцами, мусульманами, армянами, грузинами и др. См. также: Зайончковский П.А. Самодержавие и русская армия на рубеже XIX-XX столетий. М., 1973. С.196-202. Императорская гвардия на 90% состояла из русских, остальные 10% в основном принадлежали к остзейцам и представителям грузинских княжеских фамилий. См.: BassechesN. The Unknown Army. N. Y., 1943. P. 59; Stein H.-P. Op.cit. S.457-167.
{13} См.: Зайончковский П.А. Подготовка военной реформы 1874 года // Исторические записки. Т.27. М., 1948; Miller A. Dmitrii Miliutin and the Reform Era in Russia. Nashville. 1968. P.184-230; Baumann R.F. The Debates over Universal Military Service in Russia, 1870-1874. Ph.D. diss. Yale, 1982; Stein H.-P. Op.cit. S.363-373; Keep J.L.H. Op.cit. P.351-381.
{14} А. Уилдман называет закон о воинской повинности 1874 г. «самой радикальной социальной мерой эпохи реформ», за исключением лишь самого освобождения крестьян (Wildman A. The End of the Russian Imperial Army. V.1. Princeton, 1980. P.25).
{15} Зайончковский П.А. Военные реформы 1860-1870 годов в России. М., 1952. С.261.
{16} Об отношении Д.А. Милютина к полякам и остзейцам см.: Miller A. Op. cit. P. 152-168. Милютин сделал характерную для офицера империи карьеру: он принимал активное участие в Кавказской войне в качестве деятельного начальника штаба наместника на Кавказе кн. А.И. Барятинского. Штейн также напоминает, что брат военного министра – Николай Милютин был одним из тех, кто подготовил концепцию политики русификации в Польше (Stein H.-P. Op. cit. S.459).
{17} См.: Baumann R.F. Universal Service Reform and Russia's Imperial Dilemma // War and Society. 1986, September. P.31.
{18} ЗайончковскийП.А. Военные реформы... С.304-305, 308, 312; Федоров А.В. Русская армия в 50-70-х годах XIX века. Очерки. Л., 1959. С.256-259. К концу века воинская повинность была распространена на народы Закавказья и Северного Кавказа, но не распространялась на Туркестан, Амурскую и Приморскую обл., отдаленные части Сибири, а также на нерусское население Сибири, Архангельской и Астраханской губ., Тургайской и Уральской обл. См.: Зайончковский П.А. Самодержавие и русская армия... С.115. О любопытных спорах относительно распространения воинской повинности на евреев см.: его же. Военные реформы... С.323-324.
{19} Согласно статистике, 3.6% призывников призыва 1898 г. служили в родных губерниях, 19.3% - в соседних, остальные же направлялись в отдаленные местности. К примеру, 80% призванных из аграрных районов направлялись в гарнизоны индустриальных губерний. См.: Протасов Л.Г. Солдаты гарнизонов Центральной России в борьбе за власть Советов. Воронеж, 1978. С.22.
20 Френкин М.С. Захват власти большевиками в России и роль тыловых гарнизонов армии. Иерусалим, 1982. С.16-17; Menning B.W. Bayonets before Bullets: The Imperial Russian Army, 1861-1914. Bloomington, 1992. P.222, 226.
{21} Военное министерство и МВД образовали совещательную комиссию, в которую входили представители центральных ведомств, губернской администрации и военных округов.
{22} Подробнее см.: Захаров М. Национальное строительство в Красной армии; его же: Царское правительство и военная служба и жители Средней Азии // Военный вестник. 1925. №20.
{23} Финны рассматривались как «сепаратисты», а тюркские и мусульманские народы считались «не заслуживающими доверия».
{24} Тiandеr К. Das Erwachen Osteuropas. Die Nationalitaetenbewegung in Russland und der Weltkrieg. Erinnerungen und Ausblicke. Wien - Leipzig, 1934. S. 44; Stein H.-P. Op. cit. S.458-459.
{25} Tiander K. Op. cit. S.47.
{26} Об офицерском корпусе см.: Зайончковский П.А. Русский офицерский корпус накануне Первой мировой войны // П.А. Зайончковский (1904-1983 гг.). Статьи, публикации и воспоминания о нем. М., 1998. С.24-69.
{27} Согласно статистике на 1912 г., население империи, подлежавшее призыву делилось (по-прежнему по религиозному признаку) на следующие категории: русские составляли 65,4% (включая 43,4% великороссов, 17,4% малороссов и 4,6% белорусов), другие христианские народы насчитывали 19%, евреи – 3,9%, караимы – всего 15 человек, магометане – 11,6%, прочие нехристианские народы – около 0,1 %. См.: Мовчин М. Комплектование Красной армии. М., 1928. С.39. Русское большинство, составлявшее 2/3 населения империи, предоставляло порядка 3/4 новобранцев, в то время как нехристиане (95% которых были мусульманами),
[47]
составлявшие 1/9 населения, предоставляли только 3%. Среди офицеров нерусские национальности составляли примерно 1/4 (чаще всего они служили в кавалерии; поляков и остзейцев было особенно много среди инженеров). См.: Stein H.-P. Op.cit. S.462.
{28} Knox A. With the Russian Army (1914-1917). V. 2. London, 1921. P. 496; Штейн считает, что присяга на верность царю и государству, а не нации и народу, после 1917 г. облегчала многим офицерам (а также юнкерам) переход на службу новым наднациональным властям. Stein H.-P. Op. cit. S.491.
{29} Denikin A. La decomposition de l'arme etdu pouvoir. Fevrier–septembre 1917. Paris, 1921. P.243.
{30} Деникин А.И. Путь русского офицера. Н-Й., 1953. С.293-294; Данилов Ю.Н. Россия в мировой войне (1914-1915 гг.). Берлин, 1924. С.89; Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 1963. С.51-52; Wildman A. Op. cit. P.41; Stein H.-P. Op.cit. S.464-466.
{31} Knox A. Op. cit. V.1. London, 1921. P.305.
{32} Stein H.-P. Op. cit. S.459; Knox A. Op.cit. V.1. P.231.
{33} Mовчин М. Указ. соч. С.27. В 1911г. военные власти заявляли, что примерно 25% евреев не явились для исполнения воинской повинности (22 500 из 93 000), хотя евреи составляли лишь 6,5% от всех призывников 1911 г.
{34} Stein H.-P. Op. cit. S.460-461. См. также: Грулев М. Записки генерала-еврея. Paris, 1930. Р.17. Д.А. Милютин при своей антипольской политике был достаточно либерален в отношении евреев. В бытность его военным министром многие из них были приняты на службу военными врачами. Как только министерство возглавил П.С. Вановский, опасавшийся «нездорового влияния» евреев на личный состав санитарной службы, эта практика была прекращена.
{35} Подробнее см.: Нagen von M. The Great War and the Mobilization of Ethnicity in the Russian Empire // Post-Soviet Political Order: Conflict and State Building. N. Y., 1998. P.34-57.
{36} Wildman A. Op. cit. Р.41; Беркевич А.Б. Крестьянство и всеобщая мобилизация в июле 1914 г. // Исторические записки. Т.23. М., 1947. С.40-41. {37} Типичная характеристика: «Им не хватает знания о тех, с кем они воюют, и недостает патриотизма для борьбы с последствиями тяжелых лишений» (Knox A. Op. cit. V.I. P.XXXII).
{38} Lincoln B.W. Passage through Armageddon: The Russians in War and Revolution. N. Y., 1986. P.45-46. См. также размышления о русском патриотизме в кн.: Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Т. 2. Paris, 1939. С.122-125.
{39} Ferro M. La politique des nationalites du gouvernement provisoire (fevrier–octobre 1917) // Cahiers du monde russe et sovietique. V. 2/1961. P. 136. Когда историки начали, наконец, изучать влияние войны на крестьян, рабочих и солдат, они упорно избегали включать в свои исследования нерусских подданных царя. Линкольн, извиняясь за подобное упущение, поясняет, что драма борьбы нерусских народов за независимость относится больше к «истории Гражданской войны и интервенции союзников» (Lincoln B.W. Op. cit. P.12).
{40}В частности, англичане выступали за расширение прав евреев в Российской империи.
{41} Ferro M. Op. cit. P. 133-134. О германских воззваниях к мусульманам Российской империи см.: Кnох A. Op.cit. V.1. Р.232-233.
{42} Фактически правительство не дало никаких четких обязательств и не облегчило во время войны стеснений в отношении польских подданных. {43} Военные цензоры стали выражать озабоченность частым появлением этой темы в солдатских письмах, включая, например, следующее мнение: «Мы воюем с немцами, но все наши правители в России – немцы. Кто командует русскими солдатами? Немцы. Ты прекрасно знаешь, что немцы везде побеждают без борьбы». Доклад датирован 1916 г. (РГВИА, ф.1759, оп.4, д.1846, л.88). О конфискациях германской собственности и дискриминационных экономических мерах во время войны см.: Fleischhauer I. Die Deutschen im Zarenreich: Zwei Jahrhunderte deutsch-russischer Kulturgemeinschaft. Stuttgart, 1986. S.479-522.
{44} Lоewe H.D. Antisemitismus und reaktionaere Utopie: Russischer Konservatismus im Kampfgegen den Wandel von Staat und Gesellschaft (1890-1917). Hamburg, 1978. S.149. См. также: РГВИА, ф.2003, оп.2, д.701-702, 950; ф.2067, оп.1, д.3784, 3786.
{45} В Константинополе эмигранты тюркского происхождения основали Комитет защиты тюркских народов России. Он пользовался поддержкой младотурок, надеявшихся аннексировать тюркские районы Российской империи в случае победы Турции. Комитет обращался также к австрийским и германским чиновникам, которые откликнулись на предложение формировать части из военнопленных-мусульман. Подробнее см.: Zenkovsky S.A. Pan-Turkism and Islam in Russia. Cambridge, 1967. P. 123-129.
{46} Szporluk R. The Political Thought of Thomas G. Masaryk. Boulder, 1981. P.101-146.
{47} Об истории украинских стрелков см.: Ripets'kyi S. Ukrains'ke sichove strilets'tvo. Vyzvol'na ideia i zbroinyi chyn. N. Y., 1956. P.17-76.
[48]
{48} Финские молодежные группы, стремясь к борьбе за освобождение Финляндии, проходили боевую подготовку в Германии. Первая группа финских патриотов прибыла в Германию 22 февраля 1915 г. Год спустя из них был сформирован Королевский прусский егерский батальон, а мае 1916 г. принявший участие в боевых действиях на Рижском фронте. См.: Тiandеr К. Op. cit. S.66-69.
{49} Головин Н.Н. Указ.соч. Т.1. Paris, 1939. С.118.
{50} РГВИА, ф.2003, оп.2, д.323. О формировании польской «дружины» см. также: РГВИА, ф.2000, оп.1, д.3882; ф.2003, оп.2, д.691, л.35. Первое прошение о создании в русской армии польских добровольческих соединений, поступившее из Холмской губ., датировано 20 августа 1914 г. 9 октября 1914 г. «Армейский вестник» объявил, что в русской армии с дозволения Верховного главнокомандующего сформирован Польский легион. {51} Там же, ф.2003, оп.2, д.544, л.78, 80-81, 101-102, 129; ф.1759, оп.3, д.461, 477. Устав общества был одобрен в МИД.
{52} Там же, ф.2003, оп.2, д.323, л.16,161. В спорах о чешских соединениях Военное министерство ссылалось на опыт недавней русско-японской войны, в ходе которой полковник А.С. Мадритов сформировал из китайских добровольцев полк для борьбы с японцами. Первые чешские части были созданы в Киеве 12 сентября 1914 г.
{53} В мае 1915 г. главнокомандующий Северо-западным фронтом М.В. Алексеев просил направить 8 тыс. «пленных славян» для работ по укреплению позиций. Гражданские власти разрешали нанимать «пленных славян» для сельскохозяйственных работ в Екатеринославской губ.
{54} Korganoff G. La Participation des Armeniens a la Guerre Mondiale sur le Front du Caucase (1914-1918). Paris, 1927. В 1915 г. главнокомандующий Кавказской армией получил разрешение сформировать армянский пехотный батальон, но вплоть до 1916 г. не получал согласия на создание Кавалерийских частей. Первый армянский батальон был создан 21 мая 1916 г. (РГВИА, ф.2003, оп.2, д.325, л.1).
{55} Споры о галицийских дружинах остались бесплодными в результате успешного австрийского наступления весной и летом 1915 г., но позднее МИД вновь поднял вопрос о зачисленных ранее в русские войска австрийских славянах, принявших в военных училищах российское подданство, указывая на необходимость проверки их благонадежности и особого внимания к перебежчикам (РГВИА, ф.2003, оп.2, д.331, л.3-4, д.325, л.10).
{56} О влиянии войны на армию Габсбургов см.: Deak I. Beyond Nationalism: A Social and Political History of the Habsburg Officer Corps (1848-1918). Oxford, 1990.
[49]